Мой взгляд упал на слегка пожелтевшую фотографию, находившуюся за стеклом в деревянной рамке на подставке. На ней улыбался белокурый мальчик лет трёх, державший в руках огромного плюшевого медведя и удивительно походивший на Старую Перечницу. «Наверное, её внук», – подумала я.
У правой стены стоял изрядно потёртый диван, два кресла такого же вида и журнальный столик, покрытый кружевной салфеткой, а на нём – глиняная ваза со свежими полевыми цветами.
На противоположной по отношению к окнам стене с одной стороны от входной двери висела огромная карта мира, а с другой – выступала полусфера металлической печки, топка которой находилась снаружи.
Застелив диван чистой простынёй и втянув подушку в наволочку, я улеглась, накрывшись серым байковым одеялом в посеревшем от времени пододеяльнике, заведя будильник на шесть часов утра.
Через тонкую прозрачную занавеску, колыхавшуюся от дуновения лёгкого ветерка, был хорошо виден серебристый диск полной луны, а через полуоткрытое окно – отчётливо слышен лёгкий плеск прибрежной волны. Полоска лунного света, проникающего в комнату, не давала заснуть.
Задвинув плотные шторы, повернулась лицом к спинке дивана и уже начала засыпать, как услышала шум машины, въезжающей в больничный двор. Привезли больного. Моментально вскочив с постели, наскоро оделась, и, накинув медицинский халат, спустилась в приёмный покой.
На кушетке лежал молодой человек лет двадцати пяти. Он держался за низ живота и слегка постанывал. Возле него уже хлопотала дежурная врач, ощупывая ему живот и одновременно давая указания дежурной медсестре:
– Померь температуру под мышкой и ректально, и возьми полный анализ крови.
Та, кивнув головой, побежала выполнять данные врачом распоряжения.
Дежурная врач была женщиной далеко не первой молодости. Но густой румянец на щеках, который, по моему мнению, был не к месту, придавал её лицу цветущий вид. Оказалось, что она болела «красной волчанкой». И мне, узнав об этом, потом было стыдно за свои мысли.
Мы представились друг другу. Зента Яновна оказалась женщиной серьёзной, но доброжелательной и, я бы даже сказала, чуткой. Её цепкий взгляд ухватывал такие мелочи, которые другие не замечали. Поэтому она слыла хорошим диагностом.
Закончив осмотр пациента, Зента Яновна повернулась ко мне:
– Пожалуйста, коллега. Кажется, он по вашему профилю.
Я подошла к больному, собрала анамнез, посмотрела язык, ощупала живот. Было похоже на острый аппендицит с перфорацией отростка и диффузным перитонитом. Диагноз подтвердил и анализ крови, который к концу моего осмотра уже был готов.
Позвонила Галине Семёновне, доложила о больном. Через полчаса она уже была на месте. Осмотрев пациента, Старая Перечница подтвердила мой диагноз и строгим голосом, обращаясь к дежурной медсестре, произнесла: «Готовь к операции!» – А мы с тобой пока чайком побалуемся, а заодно и побеседуем, – сказала она, повернувшись ко мне, и, легонько подталкивая в нужном направлении, увлекла в свой кабинет.
Наполнив чайник водой из графина и поставив его на электроплитку, Галина Семёновна начала выкладывать на столик содержимое тумбочки.
– Чего стоишь? Присаживайся. Не робей. В ногах ведь правды нет, – отрывисто произнесла она. – Тебя, кажется, Татьяной зовут?
Я утвердительно кивнула головой.
– Онегин, я скрывать не стану. Безумно я люблю Татьяну, – пропела Старая Перечница, чудовищно фальшивя.
Заварив чай, который по виду больше напоминал чифир, Галина Семёновна наполнила им свой стакан в подстаканнике, а мне подала на блюдечке в чашке.
При взгляде на это пойло мне стало не по себе. На голодный желудок меня и от обычного-то чая тошнило. Поэтому я робко попросила кофе.
Валяй! – сказала главврач, криво усмехнувшись, продолжая прихлёбывать свой чифир, чередуя глотки с затяжками «Беломорканала».
«Как она может себя так гробить?» – подумала я.
Будто прочитав мои мысли, Старая Перечница произнесла, вытаскивая из полупустой пачки очередную папиросу:
– А мне терять нечего.
– А разве это не ваш внук? – я кивком головы показала на фотографию, стоящую на столе.
Бережно взяв фотографию в руки и тяжело вздохнув, она произнесла с нежной грустью:
– Ванечка- мой сыночек.
На её глаза навернулись слёзы, но совладав с собой, Галина Семёновна поставила фотографию на место и внезапно разоткровенничалась:
– Я ведь, Танюша, коренная ленинградка. До войны отец работал инженером на литейном, мать преподавала в школе русский язык и литературу, а я училась в Первом меде имени Павлова. На втором курсе к моему сокурснику Славке приехал брат Николай, который в то время учился, – она на мгновение задумалась, стараясь при этом как можно аккуратнее стряхнуть пепел в старую керамическую чашку без ручки, стоящую на поручне кресла и выполняющую роль пепельницы.
– Сразу и не вспомнишь, в Ленинградской военно-теоретической школе Красного Воздушного Флота, кажется, так называлось это заведение, – с чувством удовлетворения, наконец, произнесла Галина Семёновна.– Славка познакомил меня с ним, высоким кареглазым брюнетом с мужественным лицом и ослепительной улыбкой, которая тотчас же меня пленила. На следующий день, выходя из института, я увидела Николая. Он сидел на скамейке в сквере с букетом цветов, поджидая меня. Мы начали встречаться. Ходили в кино, наслаждались в местных забегаловках ароматным кофе со свежеиспечёнными булочками, а потом долго гуляли по набережной Невы, держась за руки. Я была влюблена в него по уши. Жизнь казалась прекрасной и многообещающей. Но две недели, которыми ограничивалась его побывка, быстро пролетели. Николай уехал продолжать учёбу в Павловское, где располагалось его училище. Наши встречи стали редкими, но мы часто писали друг другу.
Я внимательно слушала Галину Семёновну и наблюдала, как преображается и светлеет её лицо, как светятся глаза. Передо мной сидел совсем другой человек – добрый, ранимый, с мягкими нотками в хотя и прокуренном голосе, с хорошо поставленной речью.
Между тем, Галина Семёновна продолжала:
– Через полгода, Николай сделал мне предложение, и мы сыграли студенческую свадьбу, как раз во время каникул, хотя родители были категорически против. Считали, что сначала нужно закончить институт. К концу третьего курса у меня родился Ванечка. Академический я брать не стала. Мама помогла.
За год до начала войны муж уехал в Серпухово продолжить своё образование в Высшей военной – авиационной школе воздушной стрельбы и бомбометания, Стрельбоме, как её называли курсанты, а оттуда прямиком на Северо-Западный фронт.
Аккурат к началу войны и я закончила институт, и, вопреки категорическим возражениям и даже мольбам мамы, ушла на фронт, оставив на неё трёхгодовалого Ванюшку. Отец ушёл добровольцем несколькими днями раньше.
Галина Семёновна внезапно замолчала, закуривая очередную папиросу.
– Если бы я только знала. Если бы я только знала, – сокрушённо повторяла она, будто могла что-то изменить в своей судьбе.
Я, затаив дыхание, слушала, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить ход её мыслей.
– Восьмого сентября 1941 года, – продолжала Галина Семёновна, – немецкая группировка Норд вышла с севера к ладожскому озеру, а финны подошли с юга, взяв город в кольцо. В этот же день был разгромлен городской склад с продовольствием. Выдавали по 125 грамм хлеба на человека в сутки.
Мама пошла работать на Кировский завод, выпускавший танки для фронта, оставляя Ванечку со своей соседкой, пожилой женщиной, тётей Шурой. Однажды она не вернулась с работы, попав под очередную бомбёжку. А Ванечка умер от дистрофии.