Какой-точеловекпроехал навелосипедепоберегуречкиграблями,
привязанными за спиной.
-- Эг-ге-эй!-- прокричал ему Чонкин, но тот не остановился остановился,
не обернулся, видать, не слыхал.
Иван пристроил вещмешок на крыле самолета, развязал посмотреть, что там
ему положили. В мешке лежали две
буханки хлеба, банка мясных консервов, банка рыбных, банка
концентратов, кусок колбасы, твердой, как дерево, и
несколько кусочков сахара, завернутых в газету. На неделю,
конечно, негусто. Знать бы заранее, спер бы что-нибудь в
летной столовой, а теперь что ж...
Прошел Чонкин опять вдоль самолета. Несколько шагов
туда, несколько шагов обратно. Вообще, конечно, есть в его
положении и приятное. Сейчас он не просто Чонкин, к
которому можно запросто подойти, хлопнуть по плечу,
сказать: "Эй ты, Чонкин ", или, например, плюнуть в ухо.
Сейчас он часовой -- лицо неприкосновенное. И прежде чем плюнуть в ухо,
пожалуй, подумаешь. Чуть что: "Стой! Кто идет?", "Стой! Стрелять буду!" Дело
серьезное.
Но если посмотреть на это дело с другойстороны...Чонкин остановился
и, прислонившись к крылу, задумался.
Оставили его здесь одного на неделю без всякойподмены. А дальшечто?
ПоУставучасовомузапрещаетсяесть,пить,курить,смеяться,петь,
разговаривать, отправлять естест-
венныенадобности.Новедьстоять-то неделю!За неделю этотУстав
хочешь не хочешь нарушишь! Придя к такой
мысли,он отошел к хвосту самолета и тутже нарушил. Оглянулся вокруг
ничего.
Запел песню:
Скакал казак через долину,
Через кавказские края...
Этобылаединственная песня, которуюон зналдо конца.Песнябыла
простая.
Каждые две строчки повторялись:
Скакал он садиком зеленым,
Кольцо блестело на руке...
Скакал он садиком зеленым,
Кольцо блестело на руке...
Чонкин помолчал и прислушался. Опять ничего! Хоть пой,
хоть тресни,никому ты не нужен. Ему вдруг стало тоскливее прежнего, и
он ощутилнастоятельнуюпотребностьпоговорить хотьс кем-нибудь хотьо
чем-нибудь.
Оглядевшись,онувидел телегу,которая пылилаподорогев сторону
деревни. Чонкин приставил ладонькозырьком, вгляделся: в телеге баб человек
десять, сидят, свесив ноги за борт,а одна в красном платье, стоя, лошадьми
правит. Увидя это, Чонкин пришел в неописуемое волнение, которое становилось
тем больше,счем большеприближалась телега. Когда онасовсем приблизилась,
Чонкин и вовсе засуетился, застегнул воротник и рванул к дороге.
-- Эй, девки!-- закричал он.-- Давай сюда!
Девки зашумели, засмеялись, ата, которая правила лошадьми, прокричала
в ответ:
-- Всем сразу или через одну?
-- Вали кулем, потом разберем!-- махнул рукой Чонкин.