– Ты… меня… напугал.
Брови Петровича скакнули вверх.
– Я думала, что это желтый медведь с тополем.
– Не понял.
– Там еще охотник в него стрелял! И потом побежал за ними!
– Ну-ну.
Только дома Элис немного успокоилась. Петрович приготовил ужин. Поискал перечницу, но не нашел и махнул рукой.
Элис легла спать пораньше. Ей снились синие мухоморы с жeлтыми пятнышками на ножках. Они бегали за Элис и пытались уговорить еe насыпать в них перец. Она просыпалась, долго ворочалась, потом снова проваливалась в забытье, и мухоморы становились ядовито-зелeными с чeрными шипами.
Петрович помешивал ложкой сахар в кружке. Чай давно остыл, а он все мешал и мешал. Он очень устал. На дворе уже ночь, в комнате полумрак. Он любил это время, никто не мешает размышлять. Сегодня он думал о лете: надо к лету обязательно закончить строительство пятиэтажного дома, которое ему поручили.
Ситцевая занавеска с красными маками делила комнату на две неравные части. Большую часть занимали шкаф, кровать, тумба с телевизором, старый сундук, рядом с которым лежала мышеловка. Иногда ночью она клацала и пугала мышей. Иван Петрович специально соорудил такие неубийственные мышеловки, которые как бы предупреждали – «сюда нельзя».
С другой стороны занавески располагалось что-то вроде кухни: стол с посудой, навесной шкаф с продуктами, в углу горбатая вешалка.
«Клацк!» – сработала мышеловка под кроватью.
«Клацк!» – сработала мышеловка под окном.
И разбудили Элис.
– Дедуля? – позвала она. – А ты веришь в желтых медведей?
– Нет.
– Но мы же с тобой видели его, помнишь, в зверинце?
Дед отмахнулся:
– Может, на него банка с желтой краской упала.
Такая версия разочаровала Элис.
– Я думала, это волшебный медведь из сказки.
– Спи.
Элис укуталась в одеяло, отвернулась.
Иван Петрович всю жизнь проработал на стройке. Там и женился на своей Алиночке, девчушке-хохотушке. Здесь же, на стройке, работали два его сына и дочь, пока не уехали в столицу. Петрович был не против. Теперь его радостью стала внучка, которая, наконец-то, уснула, свесив с кровати голую пятку.
«Клацк!» – раздался звук под батареей.
Петрович покачал головой, укрыл Элис. Над ее кроватью качнулась ветка сирени. В комнате сирень распускалась раньше, чем на улице. Оно и понятно: здесь топят, тепло. Пять лет назад Петрович пожалел ветку, которая упeрлась в стену барака, и просверлил в бревне дыру. Потом и рябина постучалась, и ель. Всего трудней пришлось с черемухой – она в окно заглянула. Летом ничего – то форточку для нее откроешь, то ставни. А зимой холодно. Пришлось и в окне дырку сверлить. Ох, и намучился, два стекла расколотил. Зато теперь красота в доме: от домашнего тепла и зимой и летом цветeт и благоухает.
Из часов выскочила кукушка. Дед приложил палец к губам.
– Ку-ку-ку! – прокуковала она назло деду, еще громче, чем обычно.
– Щас поверну к стене, будешь долбиться, как дятел, – предупредил дед.
– Между прочим, я на работе, – кукушка посмотрела на деда одним глазом. Ей казалось, так будет презрительнее.
Петрович взгляд оценил.
– Ты пойми, ночь, люди отдыхают.
Он и сам удивился разговору с железной Кукушкой. Похоже, он очень устал. Пора отдыхать.
Кукушка ударила хвостом по ветке черемухи и скрылась за резной дверцей.
Петрович выключил свет, и цветы на шторах растворились в темноте.
Глава 3
Семьдесят семь бантиков
Что за напасть! Раньше Тон Мракович не замечал, как прекрасны звезды, а теперь замечает…
Раньше не замечал Кикимору Болотную, а теперь замечает… Да еще как!
В расщелине, которая уходила к вершине Демьянова Пупа, сияли звезды. Великий Тон Мракович, властелин Сумрачной Тайги, стоял неподвижно, и полы его чeрного плаща чуть шевелились от ветра. Со сталактита сорвалась капля, упала на землю. В тишине показалось, что рухнула тонна воды. Великий надвинул на глаза широкополую шляпу, поднял руку. Раздался щелчок, как от удара молнии. Небо заволокло туманом, звезды исчезли.
Так-то лучше. На душе спокойней, когда без звезд. Он сел на трон, открыл доклад летучей мыши. В тусклом мерцании огарка свечи скакали мелкие буковки, сливались в кривую гусеницу. Попробуй-ка поймать толковую мысль. Великий Тон шевелил губами, хмурил брови, пытался осознать, что стряслось за последние сутки в тайге.
Тон всегда предчувствовал беду. Чего только не случалось за время его правления: гибель соболей, нашествие ненасытной березовой тли, атака прожорливого мышинного клеща. Мышей, между прочим, тогда развелось выше крыши, но все равно жалко. Был случай, когда река Чусовая поменяла русло и под горой Демьянова Пупа образовались пустоты. То тут, то там стали появляться провалы – карстовые воронки. Столько деревьев погибло, целыми рощами под землю уходили! О пожарах и говорить не приходится; тайга горела каждый год, по разным причинам, но горела.
Самое неприятное, с чем приходилось сталкиваться Тону Марковичу – это спасение детенышей зимняков. Всех людей он, как и другие обитатели Тайги, называл зимняками, за то, что они не впадали в зимнюю спячку. Зимняки, по мнению Тона Мраковича, были самым бессмысленным явлением природы. Их детеныши и того хуже. Мелкие, абсолютно не приспособленные к таежной жизни. Со взрослыми зимняками он научился справляться: то волками, то медведями напугает, иногда в глухомань заведет. И так промурыжит, что охота бродить по тайге пропадет навсегда.
С их детенышами сложнее. Мозгов совсем нет. Носятся по тайге, как по дворовой площадке, ни волков не боятся, ни медведей. Уничтожить детенышей зимняков – две секунды, но Тон Мраковыч поэтому и звался Великим потому что с беспомощными не воевал. Наоборот, каждого потеряшку проводит до дома лично. Сдаст родителям на руки. Убедится, что детеныш в порядке, но ненавидеть его не перестанет.
Тон захлопнул папку, щeлкнул золотыми застeжками. Большая летучая мышь, которая сидела на спинке трона, закатив глаза, слушала музыку. Он выдернул из ее ушей наушники.
Мышь ощерилась:
– На самом интересном месте!
– Давай рассказывай.
– Так я же всe написала.
– Говори! – приказал он.
Летучая вздохнула, спрятала наушники в чехол:
– И зачем, спрашивается, я всe это пишу? Сутки пишу, двое переписываю, а потом два часа пересказываю.
– Что в нашей тайге? – перебил ее Тон.
– Погода обещает быть дождливой.
Великий Тон нахмурился. На спинке трона взорвался голубой шар. Мышь тряпкой распласталась на журнале. Ее крылья натянулись, как кожа на барабане. Тон почувствовал, что ей больно, и в нем проснулась жалость. Хотя жалость – это не в его характере. Он протянул руку, чтобы ее погладить. Летучая дeрнулась и приложилась затылком о камень. Получилось больно.
– Говори, не зли меня.
Тон соединил ладони и швырнул сгусток негативной энергии в виде голубого шара в сталактит. Шар не долетел, рухнул в воду с громким «Бах!».
Летучая вздохнула:
– И почему, спрашивается, я должна служить злу?
– Так ты скажешь, наконец, или мне тебе помочь?
– Не можем найти Ромашку. Наверное, она открыла сезон оттепели в этом году. За что и поплатилась. Знала же, что быть первоцветом опасно.
– Что об этом говорят муравьи?
– Что еe сорвали зимняки. Конкретно кто – они не знают.
– Что со зверинцем в поселке? Кого послала проследить за состоянием зверей?
– Вы же сами приказали – Желми.
– Где он?
– Пока не вернулся.
– Как с бантиками?
– Готовы.
– А Кикирилла?
– Что Кикирилла?
– Она готова их принять? – он сидел, выпрямившись, стиснув пальцы.
– Даже очень готова. Но тут такое дело…
Летучая запнулась. Пыталась правильно сформулировать новость, от которой Тон Мракович наверняка взбесится. И не находила слов.
– Что там ещe? Ты меня утомила! – рявкнул Тон Мракович и откинулся на спинку трона.
– Простите меня, – вздрогнула Летучая, – ради всего таежного, простите. Короче, приглашение участвовать в состязании за получение семидесяти семи чeрных бантиков, как вы знаете, выслали Кикирилле – внучке Кикиморы Болотной.