Разумовскому и без слов сейчас было ясно, зачем к нему пожаловал Глеб. Тёплым, полным сочувствия голосом он предложил старому знакомому сесть, деликатно пододвигая стул, но Глеб отказался и продолжал стоять, мучительно обдумывая, как приступить к разговору, заготовленные слова у него вдруг вылетели из головы. Следователь, опережая Глеба, стал заверять его твёрдым голосом:
– Уголовное дело мы возбудили, сейчас уже ведём расследование, но пока, Глеб… – извиняющимся тоном добавил он и развёл руками, – понимаю, как тебя сильно тревожит этот вопрос, но, увы, ничего конкретного сообщить пока не могу. Дикость какая-то, кому могла помешать девчонка! – он опустился на стул, вновь приглашая Глеба последовать его примеру, но тот опять отказался. Разумовский выключил компьютер, швырнул тлеющий окурок в стеклянную пепельницу, потянулся за другой сигаретой, подошёл к окну, затянулся, пуская голубоватое облако. Закашлявшись от избытка дыма, Глеб медленно проговорил:
– Понимаешь, Володя, всё же я хотел бы более подробно узнать от тебя об обстоятельствах гибели моей сестры. Слухов много, а толком никто ничего не знает. Расскажи, по крайней мере, что тебе известно, есть ли у тебя хоть какая-то версия? Я всё равно не успокоюсь до тех пор, пока не будет найден убийца.
– Что ж, не сомневаюсь в этом и вполне тебя понимаю, – отвечал Разумовский, меряя быстрыми шагами комнату.– Твоя сестра, насколько мне известно, по прежней работе, имею в виду редакцию, была такая же задиристая, как и ты…
– Совершенно верно, – живо отозвался Глеб, – Лариса терпеть не могла любой несправедливости и не давала пощады всяким проходимцам. Хотя… – на лице у него проскользнула печальная улыбка, – сейчас всё это уже немодно и ненужно никому. Многие из нашей журналистской братии, отбросив все принципы, как лишний хлам, теперь пристраиваются поближе к толстым кошелькам и поют им аллилуйю. Такое время…
– При чём здесь время, – с досадой воскликнул Разумовский, – всё зависит от человека, ты же не такой! – Он остановился, прищурил правый глаз, смешно причмокнул нижней пухлой губой. – Возможно, твоя сестрёнка перешла кое-кому дорогу, собственно, я эту версию не отбрасываю, буду досконально всё проверять.
«Вопрос в том, когда будешь-то», – хотел ехидно заметить Глеб, но промолчал, прислушиваясь к шуму на улице. Сквозь распахнутое окно доносились хриплые голоса строителей, рядом с прокуратурой возводилось роскошное здание коммерческого банка. Стирая со лба крупные капли пота и чувствуя тяжесть и напряжение во всём теле, Глеб дрогнувшим голосом, как ни тягостно было говорить об этом, поинтересовался, не понимая пока, зачем это ему нужно:
– Вы определили, когда именно наступила смерть? Ну в котором часу?
Внезапно разговор их прервал резкий телефонный звонок, Разумовский встрепенулся, по выражению его лица было ясно, что он обрадовался этой нечаянной паузе.
Затем, возвращаясь к заданному вопросу, он неохотно сказал:
– Экспертиза установила, что смерть наступила в четыре часа утра, ещё до рассвета, по всей вероятности, сильный удар ножом неизвестным был нанесён в шею сзади, очевидно, жертва его не ожидала, так как никаких следов, свидетельствующих о сопротивлении, не обнаружено. И вот что любопытно, – понизив голос и глядя куда-то в сторону, продолжал он, – тот, кто убил её, очевидно, проник в музей совершенно свободно. В пользу этой версии свидетельствует тот факт, что никаких следов взлома на входной двери не замечено. О чём это говорит? Что убийца был или её хорошим знакомым, и она его сама запустила, либо он каким-то образом раньше оказался в помещении, когда оно ещё не было закрыто.
Посуди сам, посторонний человек не мог среди ночи ворваться в музей, не взломав дверь, да и Лариса кому попало вряд ли бы открыла.
– А вдруг дверь не была заперта, или убийца имел запасные ключи? – в замешательстве пробормотал Глеб, у которого в этот момент в голове вихрем закружились вопросы, на которые он мучительно искал и не находил ответа.
Почему Лариса оказалась в музее в столь позднее время? Какая срочная работа могла её задержать?
Как бы угадывая его мысли, Разумовский подошёл к нему и, с участием глядя прямо в глаза, тихо проговорил:
– Я и сам удивляюсь, зачем она согласилась ночью одна остаться в музее… предположим, некто имел свободный доступ в музей, вполне возможно, что он из круга музейных работников, или приходится кому-то родственником. Если допустить, что преступник был здесь не раз, то он мог спокойно оценить обстановку и незаметно подобрать ключ. Дело это, прямо скажу, запутанное, впрочем, бывали и посложнее дела, и ничего, распутывали.
«Можно подумать, – усмехнулся про себя его собеседник, – скорее, закрывали, а не распутывали!» А вслух Глеб спросил:
– Ты уже встречался с работниками музея?
– А как же, – поспешно ответил Разумовский и с важностью подчеркнул:
– Я всегда всё делаю по свежим следам. – Он подошёл к столу, порылся в своих папках, достал одну и принялся её листать. – Я поговорил с каждым, намерен повторить это ещё. У них в тот вечер, как выяснилось, была шумная вечеринка, отмечали юбилей музея, допоздна засиделись. А поскольку сторож приболел, то Ларису попросили побыть там до утра, она ведь жила далековато от музея. Думаю, что она вряд ли могла оставить дверь открытой.
– Собственно, она могла и забыть, – возразил Глеб, – как все творческие люди, Лариса была в некоторой степени рассеянным человеком, уж я это хорошо знаю. – На миг Глебу сделалось дурно, когда он представил себе такую картину. Поздняя ночь, хрупкая фигурка сестры за столом. Она и не подозревает, что её подстерегает смерть. И вот сзади кто-то подкрадывается и с силой наносит коварный удар. А, может, и не так всё было. Он вдруг почувствовал, как ему резко не хватает воздуха, – такое с ним бывало не раз, особенно после этого страшного события, – он с силой рванул ворот рубашки, схватил со стола графин с водой и прямо из горлышка сделал несколько глотков.
Разумовский стоял в стороне, наблюдая за ним, он понимающе и сочувственно кивал головой. В это время из молчавшего приёмника, висевшего на стене, напротив окна, неожиданно прорвалась популярная песенка в исполнении одной знаменитой престарелой эстрадной певицы, которая давно уже потеряла голос, и теперь её пение было похоже на карканье вороны.
Разумовский, видимо, куда-то спешил и не скрывал этого, что было заметно по его нервным жестам. Он то и дело нетерпеливо посматривал на часы, поминутно подходил к столу, садился, ёрзал на стуле, барабанил пальцами по столу, оставляя следы на пыльной поверхности, снова вставал и снова ходил.
– Ты уж крепись, брат, – утешал он Глеба, дружески хлопая его по плечу, – что делать, если реальность, увы, такова, что жизнь наша не стоит и копейки. Ты извини меня, в моём распоряжении ещё минут десять, не более того, сейчас у шефа будет совещание. Да мы с тобой ещё не раз встретимся, если б ты сам не пришёл, я бы непременно тебя всё равно нашёл. Знаю, что вы с сестрой дружили. Кстати, мне хотелось бы уточнить некоторые щекотливые детали. – Он слегка замялся, встретившись с удивленным взглядом Глеба, глаза у него забегали.
– Видишь ли, – после минутного замешательства продолжал он, – мне надо уточнить тот факт, с кем твоя сестра находилась в интимных отношениях. Имею в виду лиц противоположного пола, по крайней мере, с кем она находилась в связи в последнее время? Возможно, она с тобой делилась личными секретами.
Глеб был буквально ошарашен. Лариса была в интимной связи? Какую ерунду он несёт! Этого не может быть! Он настороженно смотрел на Разумовского, машинально сжимая в руках папку и готовясь дать ему хороший отпор.