Но мысли о нем, о ее внуке, вызвали у меня… почти ностальгические ощущения, воспоминания о том, какое удовольствие доставляло мне в ту пору фигурное катание. Еще до того, как я оказалась под сокрушительным прессом, до инцидента и до того, как на меня обрушились гребаные критики. До того, как я познала горький вкус разочарования. Фигурное катание всегда вселяло в меня чувство непобедимости. Даже больше, благодаря ему я чувствовала себя потрясающе. Раньше я не знала, что возможно испытать ощущение полета. Быть сильной. Красивой. В чем-то преуспевать. Особенно в том, что волновало меня больше всего. Я не осознавала, что умение скручивать свое тело, извиваться и придавать ему разные, казавшиеся невообразимыми позы способно восхищать. Я казалась себе до такой степени не похожей на всех остальных, скользя на максимальной скорости по овальному катку, что даже не задумывалась о том, насколько изменится моя жизнь через несколько лет.
Тихий смех Галины вывел меня из состояния уныния. По крайней мере, на мгновение.
– Когда-нибудь ты станешь его тренером, – предположила она, фыркнув, – словно представила, что я буду обращаться с ним так же, как она со мной, – и рассмеялась.
Я хихикнула, вспомнив о той сотне подзатыльников, которые получила от нее за десять лет нашей работы. Кое-кто не выдержал бы ее своеобразной требовательной любви, но мне она втайне нравилась. Мне она шла на пользу. Мама всегда говорила, что стоит дать мне палец, и я откушу всю руку.
А Галина Петрова не уступила бы даже мизинца.
Но уже не в первый раз она упомянула о том, что мне нужно заняться тренерской работой. В последние несколько месяцев, когда ситуация становилась… все более безнадежной, когда моя надежда найти другого партнера стала таять, она, не церемонясь, но и не торопя меня, как бы невзначай заводила со мной разговор об этой возможности. Просто говорила: Джесмин, тренерство. Да?
Но я все еще не была готова к этому. Мне казалось, что стать тренером значит сдаться, а… я не была готова. Еще не готова. Еще нет, твою мать.
Но, может быть, пришло время? – прошептал какой-то ворчливый, хнычущий голосок в моей голове, и внутри все сжалось.
Галина, словно чувствуя, что происходит в моей голове, снова фыркнула:
– У меня много дел. Отрабатывай прыжки. Ты не отдаешься делу полностью, ты слишком погружена в свои мысли, поэтому и падаешь. Вспомни, как было семь лет назад, – сказала она, все еще внимательно глядя на лед. – Перестань думать. Ты знаешь, что делать.
Я не думала, что она замечает мои трудности с тех пор, как стала тренировать кого-то другого.
Но ее слова запали мне в душу, и я вспомнила то время, о котором она говорила. Она права. Тогда мне было девятнадцать лет. Это был самый неудачный сезон в моей одиночной карьере. У меня еще не было партнера, и я каталась одна. Тот сезон стал катализатором для трех последующих, которые и привели к тому, что я стала кататься в паре. Я была слишком погружена в свои мысли, постоянно накручивала себя и… ну, если я и совершила ошибку, перейдя из одиночного катания в парное, было слишком поздно сожалеть об этом.
В жизни всегда нужно делать выбор, и я свой сделала.
Кивнув, я подавила в себе давнишний стыд, всколыхнувшийся при воспоминании о том ужасном сезоне. Оставаясь наедине, я постоянно думала о нем и жалела себя.
– Это меня и беспокоило. Я поработаю над прыжками. Увидимся, Лина, – сказала я своему бывшему тренеру, секунду повертев браслет на запястье, после чего уронила руки и встряхнула их.
Галина быстро скользнула взглядом по моему лицу, а затем с серьезным видом опустила подбородок и вновь обратила свое внимание на каток. Она выкрикнула что-то насчет слишком медленного прыжка с ярко выраженным акцентом.
Сняв чехлы с коньков и положив их на обычное место, я вышла на лед и сосредоточилась.
У меня все получится.
* * *
Ровно через час я так вспотела и устала, будто тренировка продолжалась уже три часа. Проклятье, я размякла. В конце я исполнила небольшую комбинацию прыжков – несколько или хотя бы один прыжок, за которым тут же следовал второй, иногда еще два, – но, честно говоря, была недовольна собой. Я едва приземлялась, вихляла и каждый раз старалась удержаться, в то же время прилагая максимум усилий, чтобы сконцентрироваться на прыжках, и только на них.
Галина была права. Я была рассеянна, но не могла понять, что именно меня отвлекает. Может, и правда нужно было скорее помастурбировать, или заняться пробежкой, или чем-то еще. Да чем угодно, лишь бы прочистить мозги или хотя бы избавиться от этого тошнотворного ощущения, преследующего меня как призрак.
Лишь слегка раздраженная, я вернулась в раздевалку и обнаружила на дверце своего шкафчика желтый самоклеящийся листочек. У меня не возникло никаких мыслей. Месяц назад генеральный директор КЛ оставила мне похожую записку с просьбой зайти к ней в офис. Она всего лишь хотела предложить мне работать с начинающими. Опять. Я понятия не имела, почему она решила, что я – достойный кандидат, чтобы обучать маленьких девочек, практически малышей, и я сказала ей, что меня это не интересует.
Итак, я сорвала записку со шкафчика и не спеша прочитала: Джесмин, зайди перед уходом в офис ГД. Дважды, чтобы убедиться, что поняла все правильно. В голову мне пришло только, что независимо от того, чего хочет от меня ГД, стоит поторопиться, потому что нужно было возвращаться на работу. Мои дни были расписаны по минутам. Мой график можно было найти практически везде – в телефоне, на листках бумаги, которые валялись в машине, в сумках, в комнате, на холодильнике, – чтобы ничего не забыть и не нервничать. Мне важно было быть дисциплинированной, подготовленной и всегда следить за временем. А теперь придется пропустить горячую ванну и отказаться от макияжа, чтобы вовремя прийти на работу, либо предупредить начальника.
Я открыла шкафчик и достала из сумки телефон, после чего набрала сообщение, поблагодарив Т9, облегчающий мою жизнь, и отправила его маме. Она никогда не расставалась с телефоном.
Я: ГД КЛ хочет поговорить. Можешь позвонить Мэтти и сказать, что я немного опоздаю, но постараюсь быть как можно скорее?
Она ответила мгновенно.
Мама: Что ты сделала?
Закатив глаза, я напечатала ответ. Ничего.
Мама: Тогда зачем тебя вызывают в офис?
Мама: Ты опять обозвала чью-то маму шлюхой?
Ну конечно, она так и не забыла об этом. Никто не забыл.
Просто я не рассказывала ей о том, что ГД раза три просила меня зайти к ней в офис, чтобы обсудить тренерскую работу.
Я: Не знаю. Может, не приняли чек за прошлую неделю.
Это была шутка. Ей лучше, чем кому-либо другому, было известно, сколько стоят тренировки в КЛ. Она оплачивала их более десятка лет.
Я: Нет. Я больше не обзывала ничью маму шлюхой, но та шлюха это заслужила.
Зная, что мама ответит почти немедленно, я положила телефон обратно в шкафчик и решила, что напишу ей через минуту. В рекордное время приняв душ и упаковав вещи, я натянула на себя нижнее белье, джинсы, майку, носки и самые удобные на вид туфли, которые только могла позволить. Покончив с этим, я проверила телефон и увидела, что мама ответила.
Мама: Тебе нужны деньги?
Мама: Она действительно этого заслужила.
Мама: Ты кого-то толкнула?
В душе я ненавидела себя за то, что мама все еще спрашивает, нужны ли мне деньги. Как будто я много лет из месяца в месяц недостаточно вытягивала их у нее. Один неудачный сезон за другим.
По крайней мере, больше я так не делала.
Я: С деньгами все в порядке. Спасибо.
Я: И я больше никого не толкала.
Мама: Уверена?
Я: Да, уверена. Я бы запомнила.
Мама: Точно?
Я: Да.
Мама: Если ты это сделала, все нормально. Некоторые и правда напрашиваются.
Мама: Даже мне иногда хотелось треснуть тебя. Такое случается.