– Я думаю, следует, но ты не должна продавать себя так дешево. Ты самая лучшая из всех, к кому он мог обратиться с такой просьбой. Даже если это всего на год. Он не делает тебе одолжения. Это ты делаешь одолжение ему. И если он такой придурок, что захочет каким-то образом причинить тебе боль, – мама улыбнулась, – я буду твоим алиби, на случай происшествия с его роскошной машиной. Я знаю, как она выглядит.
Мне не хотелось улыбаться в ответ на ее предложение, но я ничего не смогла с собой поделать.
Мамино лицо смягчилось, и она дотронулась пальцами до моей щеки.
– Я знаю, что ты скучаешь.
Скучаю? От всплеска эмоций или какой-то такой фигни у меня перехватило горло, и мне просто захотелось плакать. Мне. Захотелось плакать. Как давно мне даже в голову не приходила эта мысль.
Я не просто скучала. По соревнованиям, по фигурному катанию ради цели. В последний год мне казалось, будто однажды ночью кто-то совершенно неожиданно, без моего согласия оторвал часть моей души. И с тех пор каждую ночь я как будто ждала, что она вернется. Но она не возвращалась.
И все это, видимо, читалось в моих загоревшихся глазах. Даже если голос сорвался, мы с мамой не обратили на это внимания, и я озвучила правду, которую ей не нужно было слышать:
– Очень сильно.
Ее красивое лицо вытянулось, и она, согнув кончики пальцев, обхватила мои щеки ладонями.
– Хочу свою прежнюю счастливую старушку-ворчунью, – заботливо проговорила мама. – Поэтому, если он попытается вести себя как сукин сын… – Мама подняла большой палец и поднесла его к моей шее, проведя по ней воображаемую линию, при этом на ее губах играла такая же слабая, как кофе, которое варит Бен, улыбка.
Я улыбнулась ей и почувствовала, как в уголке глаза появляется крохотная слезинка – к счастью, эта сволочь не скатилась вниз и не опозорила меня. Севшим голосом я практически прохрипела:
– Ты опять смотрела «Крестного отца»?
Она вскинула светло-рыжие брови и улыбнулась своей отталкивающей, глупой женской улыбкой, которую обычно демонстрировала только бывшим.
– Что я всегда говорю тебе?
– Если есть чем щегольнуть, сделай это?
Она закатила глаза.
– Нет, не это. В нашей семье мы делаем, что должны. Ты всегда была упорнее, чем все твои братья и сестры вместе взятые, и я не хотела для тебя такой участи, но разве тебя было остановить? Я говорила «не прыгай на кровати», а ты вместо этого оборачивала вокруг шеи простыню и прыгала с крыши. Возможно, иногда ты принимаешь ужасные решения…
Я шмыгнула носом.
– Жестко.
Мама продолжила, потянувшись к моей руке:
– Но после падения ты всегда прыгаешь снова. Ты не умеешь по-другому. Не все в жизни бывает так, как нам хочется, но ни одна из моих девочек, особенно ты, не пасует перед трудностями, – сказала она мне. – И что бы еще ни случилось, ты значишь для меня больше, чем этот спорт. Понимаешь?
И что я могла сказать ей после этого? Ничего. Мы просидели так еще полчаса, пока мама не извинилась и не заявила, что должна лечь спать до полуночи. Она оставила меня размышлять обо всем, о чем мы поговорили, и не только.
Но в одном я не сомневалась – мама воспитала меня не для того, чтобы я пасовала перед трудностями.
И мне нужно было принять охренительно трудное решение.
Поэтому той ночью, лежа в постели, я, вместо того чтобы спать, взвешивала все «за» и «против» предложения, которое мне сделали тренер Ли с Иваном.
Что я отнесла к плюсам: я снова стану участвовать в соревнованиях. Безусловно. Моим партнером станет человек, у которого есть не только реальный шанс победить, но и такое же сильное, как у меня, желание этой победы. Даже если бы у меня не было ни единого шанса остаться в спорте после окончания этого года, это будет самой лучшей возможностью побороться, которая мне когда-либо предоставлялась. И если я получу партнера, когда все это закончится…
При мысли об этом по спине побежали мурашки.
Пытаясь обдумать минусы, я не смогла привести ни одного, кроме того, что, если мы не выиграем, пострадает моя гордость. Что в итоге я останусь без партнера. Останусь ни с чем.
Но, черт побери, а что у меня вообще есть?
Чем я должна гордиться? Падением? Тем, что заняла второе место? Воспоминанием о том, что меня бросили?
Все остальное меня мало тревожило. И даже те усилия, которые пришлось бы приложить, чтобы научиться двигаться, как Иван, выполнять с ним поддержки, выдерживать его скорость. Меня не волновали падения, которые пришлось бы пережить, пока мы не поймем, как выполнять поддержки и выбросы, в точности соответствующие своему названию – партнер выбрасывает свою партнершу на лед, ожидая, что она, совершив несколько оборотов, приземлится на лед самостоятельно. Я согласна снова следить за своим питанием. Разумеется, я чертовски люблю сыр и шоколад и не люблю ежедневно получать синяки и травмы, но есть кое-что, что я люблю больше. Гораздо больше.
Кроме того, возможно, на этот раз, если я действительно постараюсь, я смогу понять, как сбалансировать свою крохотную личную жизнь с предстоящей огромной работой. Все требует жертв. Если захочу чаще видеться со своей племянницей, нужно будет не идти домой и мастерски перевоплощаться в выброшенного на пляж кита, а уделить час ей.
Я могу справиться с этим.
Когда очень сильно чего-то хочется, всегда можно этого добиться.
Проснувшись до восхода солнца, я оделась и идеально выполнила утренний ритуал. Я не знала, придут ли тренер Ли и Иван так рано на каток, но, если так и случится… я с ними поговорю. Я думала написать Карине имейл, но не потрудилась этого сделать. Не похоже, чтобы она стала отговаривать меня от партнерства с Иваном.
Я позавтракала, приготовила себе второй завтрак и ленч, пробежалась по списку дел, чтобы убедиться, что сделала все необходимое, и собрала одежду на день. Затем села в машину и, устроившись за рулем, подвесила телефон, чтобы послушать один из своих плейлистов – нужно было привести в порядок нервы и успокоиться по дороге на каток. На парковке стояло всего восемь других машин, в том числе сияющая черная «тесла», которая, как мне было известно, принадлежала Ивану, потому что никто больше не смог бы позволить себе такую машину, и золотистый «мерседес», в котором я узнала автомобиль тренера Ли.
Но, войдя внутрь, я не нашла их в кабинете генерального директора. Поэтому я по привычке решила заняться своими обычными делами и нашла спокойное местечко сбоку от катка, подальше от раздевалок. В течение сорока минут непрерывных растяжек, а затем двадцати минут прыжков на твердой поверхности я смотрела на чистый, едва тронутый лед. И я почувствовала, как из моей груди уходит тяжесть – каток всегда оказывал на меня такое действие.
Поищу их позже.
* * *
Я была на льду уже сорок пять минут, когда заметила две тепло одетые фигуры на скамейке.
Определенно наблюдающие за мной.
Наблюдающие, как я повторяю тот единственный фрагмент короткой программы, который помнила с тех пор, как была одиночницей, – наверное, потому что эти две минуты пятьдесят секунд были моими любимыми. Для меня запомнить программу – одну из двух стандартных программ, которые ты доводишь до совершенства и потом каждый сезон выступаешь с ними на соревнованиях, – было довольно трудно. Я должна была скорее полагаться на мышцы, чем действительно думать о том, что делаю. Иными словами, я должна была снова и снова, снова и снова повторять каждый шаг и каждую дорожку, потому что мозг мог забыть, что последует дальше, а вот мышцы не ошиблись бы. Особенно после многократного повторения.
Мой бывший тренер, Галина, обычно говорила, что программа, которую я исполняю, – феерия прыжков. Один сложный прыжок за другим – я не хотела сдерживать себя. Конечно, я никогда не исполняла ее идеально, но, сделай я это, она была бы фантастической. Я была слишком упряма, чтобы прислушиваться к ее словам, что программа слишком сложна и что я недостаточно стабильна, хотя тогда все это имело значение.