Но дело в том, что никто никогда не ставил меня в неловкое положение из-за этого. Во всяком случае, никто не говорил мне этого в лицо. Хотя у меня за спиной происходило совсем другое. Невозможно скрыть выражение лица или движение глаз. Невозможно заткнуть уши и не слышать, как перешептываются люди, которые считают, что их никто не слышит. В то время другие девушки не любили меня, потому что я была их соперницей и иногда проявляла характер – когда ситуация складывалась не так, как мне хотелось.
Я отпрянула точно так же, как он, думая о сестре, которая сшила мне этот костюм – однотонное трико красивого голубого оттенка, отделанное по вырезу и рукавам горным хрусталем, – и взбесилась. И я произнесла единственное, что пришло мне на ум:
– Я просто сказала тебе правду. Это выглядит по-идиотски.
Его щеки, обычно почти персикового оттенка, потемнели. Он не покраснел, не было даже намека на это, но для него, как я теперь думаю, это было практически то же самое. Иван Луков наклонился ко мне и прошипел то, что преследовало меня следующую пару лет.
– Будь осторожна, коротышка. – А потом направился в раздевалку или черт знает куда еще.
Две недели спустя он выиграл свой первый национальный чемпионат США по парному фигурному катанию в костюме для мамбо. О его наряде говорили много гадостей, но каким бы безвкусным он ни был, это не затмило его талант. Он заслуживал победы. Даже если у тех, кто смотрел на него, из глаз шла кровь.
Через неделю после случившегося, в первый день после его возвращения в КЛ, когда я не находила себе места от того, что натворила, а от Карины не было никакого толка, – она не подсказала мне, как решить эту проблему, потому что считала мой поступок смешным, – Иван, сделав над собой усилие, подошел, чтобы поговорить со мной. Хотя под разговором я на самом деле подразумеваю следующее:
– Не думаешь уйти? Ты слишком старая, чтобы чего-то добиться.
Я широко открыла рот, опешив от того, что он сказал. Я и слова не успела ответить, как Иван откатился прочь.
Весь день я думала о его словах, потому что их прямота одновременно больно ранила и бесила меня. Тогда мне было трудно не сравнивать себя с девушками, катавшимися с трехлетнего возраста и продвинувшимися дальше, чем я, несмотря на то что Галина говорила, что я одарена от природы и что если бы я достаточно усердно работала, то в один прекрасный день обошла бы всех их.
Но я никому не рассказала о словах Ивана. Никто больше не должен был знать об этом.
Я молчала еще целый месяц. Это продолжалось до тех пор, пока этот придурок нарочно не подошел ко мне после тренировки и не бросил в лицо:
– Это трико было рассчитано на размер меньше или?.. – У него не было ни малейших оснований для этой гадости.
В тот раз я успела ответить лишь:
– Ну ты и говнюк, – прежде чем он исчез.
Остальное уже история.
* * *
Когда я закончила пересказывать самое важное, брат, откинув голову назад, фыркнул:
– Ты просто истеричка.
Если бы у меня на тарелке осталось что-нибудь, кроме лапши, я бы запустила этим в него.
– Что?
– Истеричка, – заявила третья истеричка в нашей семье после мамы и старшей сестры. – Ты говорила, что он устроил тебе сущий ад, но я что-то не увидел никакого ада. Он просто подкалывал тебя, – пояснил Джоджо, качая головой. – Мы за час можем выбесить тебя сильнее.
Я моргнула, потому что брат был прав. Но ведь это совсем другое дело, потому что они – моя семья. Подтрунивания друг над другом – почти обязательный ритуал.
Брат моей подруги, человек, с которым мы вместе катались… не должен был оскорблять меня.
– Да, Ворчун. Это звучит не так уж страшно, – подала голос мама.
Проклятые предатели.
– Однажды он сказал, что я должна похудеть, пока подо мной не подломились коньки!
Что сделала троица, сидевшая вокруг кухонного стола? Они рассмеялись. Расхохотались до упаду.
– Ты тогда правда была толстой, – закудахтал мой чертов братец с раскрасневшимся лицом.
Я снова потянулась к нему в попытке ущипнуть, но он резко отклонился, практически упав на колени Джеймсу.
– Почему мне никогда не приходило в голову сказать тебе об этом? – продолжал Джонатан, чуть ли не плача от смеха. Его тело тряслось, и он повис на Джеймсе, отодвинувшись от меня еще дальше. Я достаточно часто видела, как он делает это, чтобы распознать сигналы.
– Я вам всем не верю, – сказала я, не зная, почему, черт побери, им всегда удается удивить меня. – Однажды перед соревнованием он пожелал мне сломать ногу[6]. Буквально.
То, что я рассказала о его очередной грубой выходке, отнюдь не помогло убедить семью в том, что Иван – придурок. Они лишь рассмеялись еще громче. Даже Джеймс, который был добрее всех остальных, оставил поле битвы. Я не могла этому поверить… но, видимо, придется.
– Он долгие годы звал меня Фрикаделькой, – сказала я, ощущая, как начинают дрожать ресницы при упоминании этого идиотского прозвища. Оно сводило меня с ума независимо от того, как часто я говорила себе, что должна быть выше этого. Палки и камни могут поломать кости, но я не позволяла людям ранить меня словами.
Обычно.
Однако все они давились от смеха. Все трое.
– Джесмин, милая, – прокаркал Джеймс, прикрывая глаза ладонью. – Я просто хочу знать, что ты ему отвечала.
Я подумала о том, чтобы держать рот на замке и не произносить ни слова, но если кто-то во всем мире и знал меня, так это были эти люди – мои братья и сестры. Господи, как, черт возьми, я буду работать с Иваном после того, что случилось десять лет назад? Его собственный тренер приказала ему не открывать рта, чтобы он не поддался искушению сказать какую-то гадость, из-за которой я могу отказаться.
Наверное, через неделю мы бы с ним подрались. Даже если бы продержались так долго. Честно говоря, это всего лишь вопрос времени. Мы готовились к этому много лет.
Мне нужно было многое обдумать.
– Всякое. – Я больше не сказала ничего и постаралась не думать о том дерьме, что говорила Ивану в ответ.
– Что за всякое? – спросил Джеймс. Его смуглое лицо порозовело, и он ущипнул себя за кончик носа.
Искоса посмотрев на него, я одарила его легкой улыбкой, оставшейся незамеченной, и повторила:
– Всякое.
Джеймс засмеялся и с трудом сумел взять себя в руки.
– Отлично. Я пока не буду настаивать. Но вы же перестали обзывать друг друга?
Я моргнула.
– Нет. Сегодня я назвала его Сатаной.
– Джесмин! – прошипела мама, после чего упала на пустой стул рядом в припадке смеха.
Я так широко улыбнулась, что у меня заболели щеки… ровно до того момента, пока я не вспомнила, что скрываю от них.
Хотела ли я просыпаться раньше восхода солнца, чтобы тренироваться по шесть-семь часов в день с тем самым мужчиной, который спросил, не проходила ли я кастинг на роль дурнушки Бетти? С намерением победить в чемпионате?
Я не была уверена.
Глава четвертая
Неудивительно, что в ту ночь я хреново спала.
Можно было грешить на выпитый после ужина кофе – обычно я не пью кофеин после обеда и позже, потому что это выводит меня из строя, а мне нужна вся энергия, чтобы жить эту жизнь, – но дело было не в кофе.
Дело было в маме. И в тренере Ли. Но главным образом в маме.
А чего еще ожидать, если она пристала ко мне с расспросами (которые обычно я предвидела)? Но разве я была когда-нибудь способна обвести маму вокруг пальца и почему надеялась, что смогу сделать это теперь?
Она села рядом со мной на диване после того, как брат с Джеймсом ушли, и обвила рукой плечи так, что я, разумеется, поняла: мне от нее ничего не скрыть. В нашей семье мы были довольно нежны друг с другом… если синяки, подколы и розыгрыши можно назвать нежностью… но мы были не из тех, кто все время целуется и обнимается, если только по необходимости. В последний раз, когда я случайно обняла старшего брата, он спросил, не собираюсь ли я сесть в тюрьму или умереть.