Во-вторых, в отличие от Балтийского флота Черноморский находился на изрядном расстоянии от центров политической борьбы – прежде всего от Петрограда и Москвы. Черноморцы были оторваны от крупных промышленных центров страны, а потому не испытывали такого давления, как балтийцы[54].
В-третьих, в 1916 г. царские спецслужбы нанесли серьезный удар по революционным силам Черноморского флота, и прежде всего по большевикам (меньшевики и эсеры, стоявшие на позициях оборончества, практически не пострадали, в значительной части оставшись на свободе и сохранив свои кадры). Как следствие, ко времени Февральской революции «большевистской организации на Черноморском флоте и в Севастополе фактически не было»[55].
В-четвертых, еще больший урон революционной работе был нанесен назначенным в том же 1916 г. командующим флотом А. В. Колчаком, едкую и очень точную характеристику которого дал несколько позднее информированный и язвительный генерал А. П. Будберг: «Обыкновенный тип адмирала, очень взбалмошный и не привыкший сдерживаться, узкий моряк, наполненный морскими традициями и предрассудками, абсолютно не знакомый с военным делом и с администрацией; положительные качества – искренность, идейность борьбы за Россию, кристальная честность, ненависть к беззаконию – всё это очень мало для возглавления Верховной власти в такое время»[56]. Как выяснилось еще раньше, таких качеств оказалось недостаточно даже для командования Черноморском флотом в 1917 г.
После своего назначения, в 1916 г., А. В. Колчак поставил двуединую задачу обеспечения политической лояльности моряков. С одной стороны, он выслал всех «политически неблагонадежных» матросов на фронт, в отдаленные гарнизоны и на другие флоты и флотилии. К 1917 г. из Черноморского флота адмирал удалил свыше тысячи матросов, не менее 600 из которых имели репутацию «смутьянов»[57]. С другой стороны, А. В. Колчак надоумил коменданта крепости Севастополь контр-адмирала М. М. Веселкина[58], имевшего реакционные (в плане консервативности отечественные офицеры флота могли дать сто очков вперед даже своим английским «коллегам») взгляды, издать передовой для своего времени приказ о ликвидации практически всех ограничений для нижних чинов: матросы и солдаты отныне могли «свободно ходить в буржуазной части города, посещать Приморский бульвар, театр, кино и другие общественные места»[59]. Если «серых шинелей», как называли солдатскую массу, мариновали в казармах, когда они находились в тылу, и тем самым усиливали недовольство, то моряки-черноморцы были в значительно большей степени довольны обстоятельствами своей службы. К тому же, как справедливо заметил Ф. Ф. Раскольников, «Колчак не останавливался перед организацией частых выходов в море, не вызывавшихся военной обстановкой (очевидно, Раскольников считал, что ему виднее, чем Колчаку, когда и куда должны были выходить суда. – С.В.), и, наконец, без пользы держал корабли в отдаленных и незначительных бухтах»[60]. Бывший в то время командиром 2-й бригады линейных кораблей, контр-адмирал В. К. Лукин[61] рассказал в своих воспоминаниях: «Наступивший 1917 год корабли встретили в море, крейсируя на западной половине. Вообще надо отметить, что дни больших праздников и высокоторжественные корабли проводили в море, а затем это было нужно и из соображений внутренней политики (курсив наш. – С.В.)»[62].
Общий высокий уровень матросов Черноморского флота и целенаправленные меры по его оздоровлению, предпринятые командующим, сделали свое дело: в отличие от Балтийского флота, на котором развернулись массовые убийства адмиралов, генералов и офицеров, Черноморский флот воспринял сообщения о свержении самодержавия совершенно спокойно.
Глава 2
«Ужасное состояние – приказывать, не располагая реальной силой выполнения приказания, кроме собственного авторитета…». А. В. Колчак и приказ № 1 на Черном море
На Балтике Февральская революция была отмечена кровавыми расправами с офицерами в Кронштадте, Ревеле и Гельсингфорсе, причем в последнем случае уж точно имелись все основания подозревать германскую провокацию. 23 января 1920 г. на допросе в Иркутской губернской ЧК сам А. В. Колчак заявил: главной причиной массовых выступлений явилась разведывательно-подрывная работа Германии. По его словам, «Гельсингфорс тогда буквально кишел немецкими шпионами и немецкими агентами, т. к. по самому положению Гельсингфорса как финского города контроль и наблюдение над иностранцами были страшно затруднены, ибо фактически отличить немцев от финнов или шведов почти не было возможности»[63].
А. В. Колчак показал на допросе: «первые сведения о перевороте, происходящем в Петрограде, я получил, находясь в Батуме с двумя минными судами, куда пришел по вызову главнокомандующего Кавказским фронтом [великого князя] Николая Николаевича[64] для решения вопросов о снабжении Кавказской армии морем и, в частности, вопроса об устройстве Трапезундского порта, которое мы должны были принять на себя, устройства молов и т. д. С этой целью я прибыл в конце февраля в Батум, пойдя под Анатолийским побережьем и Трапезундом. Главнокомандующий Кавказской армией прибыл в Батум к этому времени со своим поездом. […] Вечером, на второй день, насколько я помню, я получил шифрованную телеграмму из Севастополя от адмирала Григоровича, что в Петрограде происходит восстание войск, что существующая власть дезорганизована и что Комитет Государственной думы взял на себя функции правительства. […] Тогда я обратился к начальнику штаба Николая Николаевича генералу [Н.Н.] Янушкевичу[65] и спросил его, имеет ли он какие-нибудь сведения о событиях. Он сказал, что у него нет никаких сведений. Тогда я сказал ему: “Прошу доложить великому князю, что должен идти в Севастополь, что я прошу меня больше не задерживать”. Янушкевич доложил великому князю, который вызвал меня и спросил телеграмму. Я показал телеграмму; он прочел ее, пожал плечами и сказал, что ему ничего не известно, но что мне известны его основные пожелания и поэтому он меня не задерживает. Вечером в тот же день я вышел из Батума в Севастополь»[66].
А. И. Верховский констатировал в своих воспоминаниях: «Переворот в Севастополе совершился изумительно быстро, не встретив нигде сопротивления»[67]. А. В. Колчак заявил в 1920 г.: «Я первый признал Временное правительство, считал, что как временная форма оно является при данных условиях желательным, его надо поддержать всеми силами, что всякое противодействие ему вызвало бы развал в стране, и думал, что сам народ должен установить в учредительном органе форму правления, и, какую бы форму он ни выбрал, я бы подчинился. Я считал, что монархия будет, вероятно, совершенно уничтожена. Для меня было ясно, что восстановить прежнюю монархию невозможно, а новую династию в наше время уже не выбирают. Я считал, что с этим вопросом уже покончено, и думал, что, вероятно, будет установлен какой-нибудь республиканский образ правления и этот республиканский образ правления и отвечал потребностям страны»[68]. Колчак пояснил: «…когда последовало отречение [великого князя] Михаила Александровича, то тогда [стало] ясно, что с монархией покончено. Я считал необходимым поддерживать Временное правительство совершенно независимо от того, какое оно было, т. к. было время войны, нужно было, чтобы власть существовала, и, как военный, я считал нужным поддерживать ее всеми силами»[69]. Собственно, большинство русских офицеров после Февраля 1917 г. думало то же самое.