Эти слова прозвучали тогда не только, как похвала, а как самый дорогой завет на всё моё будущее. И этот мой первый «трудовой опыт», даже после смерти дедушки, хранился ещё очень долго – лет тридцать пять. Пока не сгорел в пожаре вместе с садовым домом в 90-х. Через почти двадцать лет после смерти дедушки…
Без деда сад стал уже каким-то не тем. Вроде бы и малина оставалась такой же сладкой, и пчёлы продолжали «делиться» мёдом – самим садом занимался уже дядя Володя, младший брат мамы.
Но зелёный мотоцикл забыто, почему-то уже без колёс – врастал в землю в крапиве и бурьяне за домом – его место в сарайчике-гараже давно уже занял «Москвич-407». И он же возил нас на Московскоё море.
А в парке с каждым годом почему-то становилось всё меньше грибов…
А потом детство закончилось…
Намного позже, уже в конце лета 2019 год, рассказал о моём деде – и своём отце – дядя Володя. Ругая себя за то, что многое уже и не вспоминается из рассказов его отца, как не желай всего этого сейчас вспомнить, он больше часа – с долгими паузами на копание в памяти, с повторами и с возвращением к нынешнему времени – говорил и говорил…
Вот его рассказ.
«Отец мой, Александров Николай Алексеевич, воевал в авиации. С первых дней войны он летал на дальних бомбардировщиках и транспортных самолётах ДБ-3 радистом-стрелком или иногда просто радистом. Рассказывал он мне, как ещё в начале войны они, эти самолёты, летали бомбить немецкие города. Из 16—20 самолётов обратно возвращалось всего 4—5. Остальных сбивали или зенитки, или немецкие истребители. Многие не дотягивали до линии фронта…
Тяжело этим лётчикам тогда было и очень страшно: летать вот так, зная, что вернуться назад – это намного большая удача, чем просто долететь до цели и отбомбиться. Но ведь – летали. Несмотря на этот страх, на эту огромную вероятность не вернуться. Как-то даже посетовал на то, что истребители не сопровождали их на такие дальние рейды – и они летали «голяком», как говорил батя. Но желание победить, нанести как можно больший урон врагу, отомстить за погибших товарищей, за истерзанную и поруганную родную землю пересиливало у летчиков этот страх…
Отцу как-то везло. Всю первую половину войны.
«И потом тоже везло…», – это так смеялся отец, рассказав как-то о большущем рубце на животе – конечно, если можно назвать везением тяжелое ранение в живот осколком зенитного снаряда при одном из вылетов в середине августа 43-го. Батя вспоминал, что самолёт его командир посадил на последнем дыхании, в буквальном смысле слова – через пару минут после посадки так он умер в кабине – два осколка торчали из грудной клетки. А отец вывалился из люка весь в крови, с распоротым животом, из которого прямо под ноги выползали сизые петли его собственных кишок. Но – его успели довезти до госпиталя, и отец остался жить…
Конечно, после лечения он уже не летал – служил обычным аэродромным радистом, обеспечивал лётчикам связь со штабом эскадрильи, провожал и встречал самолёты…
Батя мой, как и многие другие фронтовики, те, кто прошёл войну до конца, не любил вспоминать о том, как он воевал, через что прошёл. Потому и не осталось почти никаких его рассказов о войне, кроме нескольких скупых ответов на наши назойливые расспросы. Да вот этот рассказ о начале войны и о ранении – которые я и помню ещё…
Умер отец в 68 году. Ему не было тогда и пятидесяти пяти лет…»
Находка
Возвращение
Татьяна Аржакова
г. Москва
Новобранцев стрелковая рота
Там, где люди приветливы, речи просты,
Деревенька сопит под горою…
Старый дед у завалинки скинет костыль —
Незабвенную память героя.
Сколько их под Москвой – кто хромой, кто кривой,
Уцелевших в родимой сторонке!
Да, спасибо судьбе, – в этот год роковой
Получали одни похоронки.
Сорок первый прошит и насквозь, и всерьёз,
Перепаханы танками нивы,
Оттого и грустинка у русских берёз,
И плакучи, как матери ивы.
Вспомнит старый солдат, слеповато сморгнёт, —
Слёзы к празднику – милое дело, —
Как ложились на снег, как трещал пулемёт,
И безусая рота редела,
Как топились снега от горячих сердец,
Белых ангелов целые стаи!..
Мы сегодня помянем всех, слышишь, отец! —
Троекратно, сцепившись перстами.
Будет так же струиться малиновый звон,
Растворяться в российских широтах.
Вознесла тут кресты с материнских икон
Новобранцев стрелковая рота.
Медсестричка
День Победы
Мне не надо ни хлеба, ни зрелищ,
Лишь бы Мир отдохнул от войны,
Пусть на месте землянок и стрельбищ
Салютуют соцветия весны!
Пусть вздохнут фронтовые дороги
От слепого надрыва свинца —
Пуля-дура, но лучше бы дрогнул
Каждый мускул в жестоких сердцах!
Сколько их безымянных курганов, —
Боль земли – неистертая дрожь…
Ветеранам – залечивать раны,
Только где то лекарство возьмешь?
Не обнять уж ни сына, ни мужа,
Дочерям сарафанов не шить.
Стонут раны в убийственной стуже
На просторах горячей души.
Не забыть – соскоблить, не отвергнуть —
Наша боль и саднит, и роднит!..
Под копьем извивается скверна,
Что Георгий впечатал в гранит!
День Победы – беды окончанье!
Слезы радости – их и несем,
Как на первое в жизни свиданье
В благодарном поклоне за все!
Юрий Бадтиев
г. Владикавказ, Республика Северная Осетия
Вдовий сон
Вдовам Великой Отечественной войны
Дело под Москвой
(слова песни)
Припев: Припев: Припев: Припев:«Боевая подруга»
(слова песни)
Припев: Припев: Припев: Припев:Герою Социалистического Труда, танкисту-разведчику, старшине, Кокаеву Саламгери Алихановичу, ветерану Великой Отечественной войны посвящается
Заслон
Светлой памяти моего отцакапитана Бадтиева Салама Захаровича
Иван Белогорохов
г. Москва
Змей Мидгарда
Генрих Шкловер обожал охоту. В детстве они с отцом часто ходили на зайца и лису зимой. Лето и осень – это утки и куропатки. Последние вылетали прямо из-под ног, когда идешь по полю и спугиваешь всю стаю. А что самое главное в охоте? Сидеть в засаде и ждать. Как он это не любил тогда, в эпоху детства, но зато сейчас разведчик благодарил отца за жизненные уроки. А химика за тот парфюм, что превращал человека в мире собачьих запахов в призрака. Овчарки обходили его позицию в трех метрах и ни разу ни гавкнули. А вот ему открылась довольно интересная картина. Шкловер пожалел, что не взял кинокамеру. Правда в такой видимости и с двадцатью минутами свободной пленки видеохроника трехчасовой операции не будет смотреться эффектно.
Началось все с банального железнодорожного состава. Обычный поезд привлек внимание любителя охоты, когда некоторые вагоны самостоятельно начали съезжать с рельсов, отстыковываясь от основного состава. У каждого такого вагона имелись гусеницы как у тяжелого танка. Да и габариты вагонов впечатляли. Каждый вагон-ячейка был шести метров в длину, семи метров в ширину и почти четыре метра в высоту. Но больше всего интерес вызывала головная часть отделившегося состава – она обладала настоящей системой буров, каждый диаметром в полтора метра. Обособленные вагоны-ячейки продолжали движение по земле, соединяясь друг с другом в определенной последовательности. Стыковочные места нового состава тут же отделывались складным металлическим коробом и тщательно проваривались. Шкловер не обращал внимания ни на затекшие ноги, ни на моросивший дождь, когда военные инженеры Вермахта на его глазах собрали настоящий сухопутный поезд на гусеницах и с буровыми головками на главной ячейке. Место сборки ничем особенным не выделялось. О строительстве метро в районе Кёнигсберга никаких разговоров не шло. Иллюзии закончились, когда рядовые солдаты начали грузить в вагоны ящики с патронами и боеприпасами. Генрих безошибочно узнал маркировку. Профессия разведчика обязывала быть компетентным в данных вопросах. Кроме того, борт подземохода принимал не одну порцию мин различного назначения. Подземный поезд мог с такими запасами возвести оборонительную линию укреплений от небольшой армии как пехотной, так и танковой. Орудийные отсеки не гнушались пополняться и банальными пулемётами крупного калибра. Шкловер понятия не имел, куда из Кенигсберга этот состав отправится и какая у него цель.