– Простите его, ваше сиятельство, ради бога, простите! Не слушайте вы этого олуха, у него язык без костей, кроме того, ему ведь всего шесть лет, он сам не знает, что говорит!
– Ладно, ладно! – прервал ее граф. – Я не обиделся!
– Благодарствую, ваше сиятельство, я…
– Замолчи, женщина! Я не желаю говорить с тобой, а только с мальчишкой! Итак, это твоя бабка?
– Это моя мать, ваше сиятельство!
– Мать? Сколько же ей лет, раз тебе только шесть? Ей-богу, она тебе в бабки годится!
Мальчик понурил голову, а женщина густо покраснела.
– Как тебя зовут?
– Павка, ваше сиятельство.
– Павка? Павел, что ли?
– Да, ваше сиятельство.
– Чей ты сын?
– Вашего писаря, ваше сиятельство.
– Что? Антона?
– Да, ваше сиятельство.
– А! Я и не знал, что у него семья. Право же, я действительно мало знаю своих окружающих. Так-так, ну что ж… значит, это ты рубль нашел? Хорошо. Значит, я должен освободить твою семью от всякой работы на всю неделю?
– Должны, ваше сиятельство, – мальчик смотрел на графа прямо, ничуть не робея, говоря ему «должны».
– Пусть так! А ты мне не нравишься, малец.
– Почему, ваше сиятельство?
– Ты слишком смазливенький. Детям нельзя быть такими.
– А какими же можно, ваше сиятельство?
– Черт возьми, гаденькими! Дети на то и дети, чтобы быть гаденькими! Потому то я их и не выношу! Впрочем, как и бабье население! И уж конечно, терпеть не могу девчонок! Ладно, пошли все прочь! Прочь! И ты тоже! Я устал! Ей-богу, иногда даже любимое развлечение утомляет!
И в то время как Корнелий толкал всех обратно работать, граф велел унести себя в покои, раздеть и уложить вздремнуть.
Часа через три он поднялся и позвал лакея.
– Позови ко мне моего писаря. Я должен освободить его на неделю, но это только с завтрашнего дня. А теперь он мне понадобился. Живее! Я не люблю долго ждать!
Лакей выбежал, стремясь скорее исполнить волю хозяина, и уже через десять минут писарь предстал перед стариком.
– А твой сыночек похож на тебя! – граф отметил про себя те же синие глаза и тонкие, выразительные черты лица. – Тебе сколько лет?
– Пятьдесят два, ваше сиятельство.
– А жене?
– Сорок восемь, ваше сиятельство.
– Сын единственный?
– Единственный, ваше сиятельство.
– Сколько лет женат?
– Тридцать, ваше сиятельство.
– Тридцать лет женат? Я не ослышался?
– Нет, господин.
– Все на одной и той же?
– Да, господин!
– Чего же сыну только шесть? Вы могли бы уже иметь такого внука!
– М-м… – мужчина явно смутился.
– Что ты мычишь? Почему сыну только шесть?
– У нас должен был быть и раньше ребенок, но…
– Что?
– Мы потеряли его.
– Как так?
– Жена неудачно увернулась от плетки вашего прежнего надсмотрщика, когда работала в поле и…
– И?
– И упала на бревно, лежащее поблизости. В тот же день у нее случился выкидыш.
– Сколько лет назад?
– Как раз, около тридцати.
– Жаль сына?
– Конечно! Только, это был не сын.
– Что? – вскочил граф. – Девчонка?!
– Да, господин.
– Ну, тогда, к черту ее! Этих баб и так хоть пруд пруди!
Писарь побледнел и опустил голову с затуманенными глазами. Потом граф успокоился и продолжил:
– А чего же потом ждали почти четверть века?
– Ну…
– Что?
– Понимаете, хозяин, когда случается выкидыш… потом часто уже невозможно иметь детей… но, к счастью, жена лечилась много лет и вот, как видим, удачно.
– Вполне удачно. Но… ладно, отвлеклись мы с тобой. Я то тебя совсем не для того позвал, чтобы слушать о бесплодии твоей жены! Итак, за дело!
– За дело, хозяин, – обиженный голос писарь тщательно скрыл.
Граф снова устроился поудобнее в кресле, сложил на огромном пузе короткие, жирные руки, прочистил горло и спросил:
– Знаешь, что у меня имеется племянник?
– Знаю, ваше сиятельство.
– А знаешь, как он живет?
– Знаю, господин.
– И знаешь, что у него пять девчонок?
– Знаю. Вы же меня уже об этом спрашивали.
– Ах! Я забыл. Ну, ладно. Так вот, слушай.
– Слушаю, господин.
– Известно тебе, какую неприязнь я питаю к противоположному полу?
– Известно, господин.
– Потому то я и не женился никогда! – и он загоготал, оглушая своим смехом всю комнату. – Так вот! Поскольку род наш, само собой, разумеется, умирает, ибо не девчонки же эти станут его продолжать, то, стало быть, я решил так распорядиться: поскольку мне уже идет девяносто третий годок, хотя я и сожалею об этом, но жить вечно, не дано никому, я решил оставить завещание. Для этого тебя и позвал.
– В чью же пользу завещание, мой господин? В пользу вашего племянника?
– Вот еще! – граф вскочил, как вскакивал всякий раз, когда бывал чем-то возмущен.
– А в чью же?
– Мой племянник уже давно потерял всякое право на наследство. Еще раньше моему брату следовало выгнать его из дома, да помешанный почти ничего и не соображал. Ладно! К черту его! Я говорю, что он ни копейки не заслуживает! Во-первых, потому, что женился на уличной девке, а во-вторых, потому, что он и не мужчина вовсе! Где это видано, чтобы у мужчины сплошные девки рождались! Позор! Из-за этих гадюк весь наш род прекратится! Я ничего ему не оставлю! Пусть так и живет, как простой батрак! Но ты, Антон, спрашиваешь, в чью пользу я оставлю все свое богатство? Изволь! Я отвечу. В пользу церквей.
– Церквей?! Ваше сиятельство собирается передать все духовенству?!
– Почему бы и нет? Тогда я, хоть буду, спокоен в ином мире, ибо за меня будут ежечасно молиться.
– Простите, ваше сиятельство, но…
– Что?
– Можно ли возразить вам?
– Что ж, возражай, я послушаю.
– Не в том вы ищите успокоения души, простите.
– А в чем же надо его искать?
– В делах, хозяин, в добрых деяниях, господин граф.
– А точнее?
– Простите, ваше сиятельство, но ведь духовенство это…
– Что?
– Ну…
– Не нукай, не лошадь погоняешь. Говори, раз начал.
– Всякие попы, монахи… лишь немного наберется среди них таких, которые искренне чтят бога.
– А! Вот, куда ты клонишь!
– Да, ваше сиятельство. Большинство же хапуги, которые рады будут поживиться вашими деньгами, а молится…
– И думать забудут! А вообще то, ты прав. Но тогда, может, раздать все бедным? Только, чтобы они обязательно знали, кому обязаны своим благополучием!
– А может лучше, господин, вернуть кое-кому достойный образ жизни?
– Ты это о ком? – граф подозрительно поглядел на писаря.
– О вашем племяннике, ваше сиятельство.
– И ты посмел мне напомнить об этом недоумке?! – граф возмутился и по-обыкновению вскочил с кресла. – Ты посмел?!
Писарь вздрогнул и хотя его классические, благородные и красивые черты лица никак не выдавали в нем трусости, он все же не осмелился защищаться.
В конце концов, старый граф утихомирился сам и довольно-таки быстро. Следует заметить, что он никогда долго не пребывал в одном и том же расположении духа и если миг назад он злился, то теперь был совершенно спокоен, а если теперь был совершенно спокоен, то через секунду мог снова воспламениться от любого неосторожного слова.
– Ладно, уж! – великодушно выдохнул старик из своих огромных легких. – Так, что ты мне хочешь сказать про этого болвана?
Казалось, писарь обрадовался этому вопросу. По губам его, тонким и изящным, скользнула светлая улыбка.
– Господин мой, не завещайте своего богатства духовенству. На всех бедных его тоже не хватит, да к тому же племянник ваш и вся его семья, самые настоящие бедняки. Не богаче тех, кто по улицам слоняется, да милостыню просит. Вы понимаете меня, хозяин? Вы совершите поистине доброе деяние, если завещаете все своей же семье, ведь ваш род еще может продолжиться?
– Черта с два! У него одни девки!
– Но ваш племянник еще молод…
– Что ты называешь молодостью? Тридцать восемь лет? Ха-ха! Молодой! Считай, ему уже сорок, да у него пять девок, а в карманах дыра!
– Это дело поправимое, хозяин, – вкрадчиво приговаривал Антон.
– Ничего он не получит и баста! – граф вдруг со всей силой стукнул кулаком по столику, так, что едва не опрокинулась чернильница, которую принес с собой писарь.
– Ваше сиятельство, а если у него родится сын в скором времени?
– Что? Шестой ребенок? Слыхал я про его жену, говорят, что она не блещет здоровьем. Вряд ли. Скорее, мертвого родит.
– Не обязательно, ваше сиятельство. Девочки то здоровехонькие.