Я вышел из дому и поплыл сквозь невесомый воздух. В мыслях моих смешались вкусы, огни, краски, ароматы, мелодии. Шарль Азнавур все повторял - Исабель, Исабель, Исабель, потому что я этого хотел, и ощущение счастья разрасталось во мне оттого, что теперь я уже сам знал, что тела не могут утонуть в Мертвом море, раз оно такое соленое. Я чувствовал холод, жар, страх, радость, все сразу и одновременно.
Тино и Бето поджидали меня на углу, и они тоже выглядели счастливыми. То и дело прыгали и хлопали друг друга по спине.
- Нам бы сейчас по бутылочке пильзенского, а?
- Кто бы отказался! Самое оно!
- Ладно. Так и быть, на мои, - сказал я.
Ребята взяли меня за руки с двух сторон и заставили пуститься бегом вместе с ними.
- Ну и? Выкладывай! Как там прощаются с Чабелитой? - спросили они в два голоса.
- Да что вы за мудаки! - резанул я, пресекая расспросы.
Теперь мы шли молча. Я - обозленный на них, а они - на меня. К счастью, нам встретился открытый бар, а пиво, оно старательно помогает сглаживать все шероховатости.
Сантьяго. Сколько лет минуло с той поры? Сантьяго, город, ты все еще там, между холмами и морем, "окруженный символами зимы"?
Оттянуться, зацепить девочку, это было не столь важным, в сравнении с возможностью покрасоваться перед дружками, рассказать им о своих подвигах. Тино и Бето говорили наперебой о недавних победах.
- Заметили? Для начала - глаза в глаза, а там само пошло.
- Не иначе, сработал кримплен, Бетище.
- Нет, серьезно, ребята. У меня свой стиль. Марлон Брандо - лапоть рядом со мной.
- Ну ладно, если речь о стиле, то я тоже не пальцем деланный. В первом же танце сказал Сарите, что у нее такая горячая грудь, что даже мороженное растаяло.
Я слушал их молча. Я не мог и не хотел говорить про Исабель. Впервые я открыл великую ценность молчания. Слово "интимность" било по губам, и это было мне в радость.
Ребята строили планы на завтра. Они условились встретиться с девочками, ну и все, как всегда, - кино, hot-dogs в "Бахамондес", рюмка-другая в "Шез Анри" и затем неизменная прогулочка в благосклонной тени холма Санта-Лусия, "такой греховной по ночам, такой невинной в свете дня".
Воскресенье тянулось невыносимо долго. К великому изумлению моих стариков я весь день просидел в одних трусах и не произнес ни слова. Вечером я видел, как мои ребята шли на свидание, сразу завелся от зависти и, закрывшись в своей комнате, стал читать роман Марсиаля Лафуэнте Эстефания "Я так бы не поступил, чужак", заведомо зная, что ковбои не сумеют заслонить образ Исабель.
Воскресенье, понедельник, вторник. Первая половина недели длилась целую вечность. Уроки тянулись до бесконечности, и вечера, когда мы, стоя на углу, курили, уже потеряли всю свою прелесть.
Наш угол. Угол у мясной лавки. На ее ступеньках - наш маленький большой амфитеатр из стесанной временем брусчатки, мы столько раз были бесчувственными зрителями сцен из спектакля, где разбивались людские судьбы и мечты в схватке с рутинными буднями, на ее ступеньках мы вновь и вновь повторяли репертуар наших свежих воспоминаний перед благосклонной публикой, состоящей из дворовых собак или настырных ребятишек, которые хотели быть похожими на нас.
Угол дома, освещенный городским фонарем, который отбрасывал наши беглые, напоминающие ящериц, тени, вытягивая их постепенно до уличного стока, уносившего наши окурки в какой-то подземный мир, темный, неведомый и все-таки тоже - наш. Угол дома. Это место было сотни раз отмечено нами, скороспелыми мачо, означено нашим присутствием. Наш угол! Верховная ставка, кабинет, где обсуждались стратегические операции, рулетка, исповедальня троицы желторотых птенцов, которые еще не могли предвидеть той катастрофы, что подстерегала их в конце первых полетов. Но теперь это заветное место нисколько не помогало мне утишить нарастающего нетерпения тела, мучительного ожидания встречи, до тех пор, пока не наступила суббота.
Первое, что я сделал, - отправился к парикмахеру.
КАСЕРЕС
МУЖСКОЙ МАСТЕР-СТИЛИСТ. СТРИЖКА И БРИТЬЕ
- Американскую, и чтобы височки, пожалуйста.
"Стилисту Касересу. Почетный диплом. Первый международный конкурс мастеров парикмахерского дела. Мендоса. Аргентина".
- И чубчик? Как сделаем? Под Элвиса?
"Стилисту Касересу, с любовью. Нино Ларди, чилийский голос танго".
- Нет, чуб, нет. Я причесываюсь с бриолином… знаете?
КАСЕРЕС
КАПИЛЯРНЫЙ МАССАЖ С ГАРАНТИЕЙ
ТЕРПЕНИЕ - ОТПОР ОБЛЫСЕНИЮ!
Я так истово драил туфли, что кожа верещала не хуже канарейки. И вырядился - нет слов. Взял галстук у отца, который наблюдал за мной, отрываясь от комментария к предстоящим скачкам. Опрыскав себя английской лавандой и окутанный ее ароматом, я отправился на встречу с Исабель.
Я был весь на взводе. В автобусе заметил, что некоторые женщины оборачиваются в мою сторону и отпускают какие-то ехидные замечания. "Наверняка вылил на себя черте сколько лаванды, но она успеет выветриться. И если кто вздумает назвать меня гомиком из-за этого блядского запаха, я набью ему морду, будьте уверены".
В том же киоске, что в прошлую субботу, я купил сигарет и, прежде чем появиться на улице Рикантен, несколько раз оглядел себя в зеркалах витрин, чтобы проверить, как завязан галстук и как моя прическа. Нет, я был безупречен во всех отношениях и с этой мыслью направился к дому номер двадцать.
Четырнадцать, шестнадцать, восемнадцать, двадцать… двадцать?
Под номером двадцать оказался серый дом с трещинами от последнего землетрясения. Дом с двойной дверью и окнами под железными решетками.
Я решил, что спутал улицы. Ведь когда живешь в другом районе… Вернулся на угол и прочел надпись на жестянке.
Улица Рикантен. Что за чертовщина?
Потом мелькнула мысль, что, быть может, в горячке я перепутал номер, он вовсе не двадцать, а сто двадцать, то есть намного дальше. Я убыстрил шаги, не замечая, что весь взмок, не думая о прическе и о том, что воротничок может залосниться.
Дом номер сто двадцать вовсе не был желтым, и никакой тебе двери зеленого цвета, и никакой кисти, сжимающей кольцо. Двести двадцатый был тоже не такой. А дальше улица заканчивалась.
Я ничего не понимал. Мне хотелось ругаться самыми последними словами, материться, плакать, бить ногами семафор, кричать во весь голос, ведь что-то или кто-то меня явно дурачит. Задыхаясь, я развязал галстук, расстегнул рубашку и снова оказался перед домом номер двадцать.
Позвонил, и какая-то пожилая тетка, явно в дурном настроении, открыла дверь, оставив лишь то пространство, в которое с трудом можно просунуть голову.
- Простите, здесь проживет сеньорита Исабель?
Пожилая тетка отрицательно помотала головой и закрыла дверь.
С отчаяния я даже несколько раз ударил себя по щекам, пытаясь понять, что происходит. А происходило вот что: того дома не было, а были люди, которые вытаскивали соломенные креслица и маленькие столики, чтобы обсудить под сенью акаций партию бриски. Не было ни желтых стен, ни зеленой двери с бронзовой ладонью, сжимающей кольцо. Эта бронзовая ладонь где-то совсем в другом месте напрасно ждала моего звонка.
Не могу вспомнить, сколько раз исходил я эту улицу туда и обратно, заглядывая в окна, пытаясь увидеть тот праздничный зал, люстры, софу, на которой беспечно возлежала Исабель, сулившая мне сладостное счастье. Я курил без конца, до тех пор, пока ком в горле и пустая пачка, которая хрустнула в моих руках, заставили меня наконец понять, что я потерпел поражение и надо возвращаться домой.
Я так и сделал, и чтобы мои старики не заметили, что у меня полный облом, зашел в первое попавшееся мне на обратном пути кино.
Домой вернулся очень поздно и сразу закрылся у себя. Спать не мог. Мне хотелось понять, что произошло, и найти хоть какой-то ответ.
И вот часа в два ночи раздался наш условный свист. Тино и Бето… они возвращались домой с новыми победами и новыми надеждами. И звали меня, чтобы поделиться со мной своими радостями и чтобы я рассказал им о своем триумфе, хотя воспринимали мое свидание с Исабель как явное предательство наших общих интересов.
Я подождал, пока они свистнут во второй раз, и вышел.
- Ну что, притомился, мужик? Чабелита выжала из тебя все до конца? - спросил Бето.
- Пошли на угол. Не хочу будить стариков.
- С чего такой похоронный вид?.. Неужели она оставила тебя с носом? - удивился Тино.
- Ты что? Она же назначила свидание у себя дома, - возразил Бето.
- Я скажу все, как есть, если не будете доставать меня. Нет, серьезно. Мне неохота, чтобы меня держали за полного придурка.
Мы уселись на ступеньках мясной лавки. Бето пустил по кругу непочатую пачку сигарет.
- Ну давай выкладывай. Что было-то? - спросил Тино.
- Ничего. Ровным счетом ничего. Ни-че-го!
- Как это ничего?