Какие-то уроды опять сломали лифт, и мне приходится идти пешком. За два этажа до цели я понимаю, что уже не дойду до квартиры в один подход и едва не падаю на лестницу. Облокачиваюсь о стену и твердо упираюсь мокрой ладонью в холодный бетон ступеньки. Справа щелкает замок, и я вижу – впервые за неделю, – моего соседа, с которым мы частенько здороваемся по его инициативе, и имени которого я не знаю. Он подходит и садится рядом со мной.
– Ты как, Юленька?
А он мое знает. Очень красиво, Юленька!
– Нормально.
– Я тебе нашел отличного варенья – клубничного, сестра моя варила. Завтра принесу. Сегодня уже поздно как-то.
– Спасибо. Спасибо Вам.
– Тебе помочь дойти?
– Нет, я просто… – закрываю лицо руками, – Я дойду. Сейчас, только посижу.
– Что врачи говорят?
– Врачи? – я смотрю на него, пытаясь изобразить удивление.
– Да ты не нервничай только, да не плачь. Все наладится. – Бормочет он, поглаживая мою руку. – У меня-то ведь жена моя, Люба, три года назад от этого скончалась.
Я смотрю на него впритык, стараясь не разрыдаться вконец.
– Как вы это пережили? Я не знала…
– Да, многие не знают. Она же у меня не суперзвезда была, ей всем миром никто не скидывался, – облизывает дрожащие губы. – Хотя, пела она здорово. Она моя звезда была. А ты знаешь – я все это время живу, как в тумане. Думал – ну, месяц – и пройдет, ну год – и пройдет. А до сих пор так. Не знаю, как жить, да и все.
Так вот почему он такой странный и нелюдимый. И вот почему он каждый раз заговариает со мной, хотя в городе давно стало принято не обращать внимания на тех, кто живет в десяти метрах от тебя, на одной лестничной площадке. Я вспомнила, как увидела его впервые. Когда-то он меня уже успокаивал. Когда я впервые пришла с документами из больницы – прямо так доехала до дома, не вынимая их из рук, – он увидел меня плачущей навзрыд на лестнице и долго говорил, какая я красивая, и что все у меня будет хорошо. И я забыла его. А он все понял уже тогда.
– Давай пойдем домой. Отдохнешь, поспишь – и завтра будет лучше.
Он помогает мне встать, доводит до двери и помогает зайти. Я еле слышно благодарю его, и он смущенно уходит, а я снова забываю спросить, как его зовут.
Вот и наступила для меня жизнь в тумане. Только я потеряла не кого-то близкого, с кем жила душа в душу, а себя саму. Надежду на себя. Мы все делаем вид, что смирились и поняли, но в действительности, детская сущность внутри нас кричит каждый день, что все это неправда, и что завтра все должно вернуться туда, где мы молоды и здоровы. И черта с два это происходит.
I never knew that my life could be this way…
Звучит музыка из включенного мной машинально проигрывателя. Я стараюсь держать музыку включенной по вечерам, чтобы жизни в квартире было больше. Но сейчас в квартире – стойкий запах воска. Наверное, это свечи для релаксации, которыми я пыталась наполнить атмосферу. Мертвенный церковный запах. Мне так кажется. После похода в церковь мне все, что хоть как-то с ней связано, кажется таким. Сейчас сильнее всего на меня давит понимание того, что уже все, уже предел, уже отсекаются концы. И что я зачем-то попыталась сохранить хотя бы один, и кому-то стало от этого больно. Это несправедливо. Но за это проявление эгоизма я уже получила наказание по всей строгости и черта с два я позволю кому-то еще мне на это указывать.
А ведь никому и не нужно. Я ведь скоро больше никому буду не нужна. Друзья, с которыми я теряю контакт, потеряют меня, как спичку в лесном походе, где у всех зажигалки. Нечто невесомое, почти бесполезное, легко заменяемое на новое. Я просто убедилась когда-то, что есть кто-то в этом мире, кто заменил меня не так легко. Но от осознания этого всем только хуже.
И мне – в том числе.
Открываю окна настежь, чтобы выветрить этот свечной запах. Смотрю вниз. Что-то там да происходит. Но теперь я точно понимаю – нам с Сашей не стоило оставаться вместе. Мы были счастливы какое-то время, и этого было достаточно. Я донесла до него сухие факты, с которыми можно жить и которые объяснят, почему я поступила именно так, а не иначе. Но я не донесла до него настоящее горе – потерю того, без кого не мыслишь своего существования. Гораздо хуже было бы для него приходить ко мне, как Миша к Диане, и наблюдать угасание того, в бессмертие кого веришь каждый божий день.
Но мне, конечно, не надо оваций. За мной числится немало таких поступков, за которые…
Саша
…и без навигатора я умудрился объехать все мыслимые пробки, и мне кажется, я даже въехал в нужный двор.
Странные вспышки белого света на стене в конце длинного тоннеля из нескольких арок, предназначенных для проезда машин в один ряд, словно ускоряют меня, заставляя думать о том, что может быть поздно для всего, что важно, что время уже вышло или просто выходит вместе с каждой вспышкой.
Теперь вспомнить номер квартиры. И это оказывается, кстати, еще проще, чем с улицей. Я даже не могу понять, откуда знаю это все, но мы точно когда-то обсуждали это. Сейчас, только припарковаться бы.
Я цепляю крылом зеленый мусорный контейнер на колесиках, и он решительно откатывается в сторону стоящей рядом сильно подержанной «инфинити», но ее сигнализация молчит, и даже если бы она орала и вызывала полицию, ОМОН и ФСБ, мне было бы плевать, потому что я оставил ключи в машине и бегу к подъезду и набираю нужный номер.
Снегопад казался перспективным, но уже стал утихать, словно из жалости ко мне.
Я что-то говорю ей, но она молчит.
–Это ты, Юля? Послушай, нам надо все обсудить, я…
Это не те слова, Саша, не те!
– Ты просишь прощения за что-то, но это я во всем виноват, это я тогда все испортил… Ты помнишь… Боже, я не знаю… Юля?
– Да. Я все помню. Пока еще.
Я оглядываюсь на какой-то шорох и вижу парня, которому явно нужно в этот подъезд, и он мог бы просто впустить меня, но машет рукой и дает знак продолжать, а жестами показывает…
Ну, конечно, у него нет ключей.
– Почему ты сразу не сказала?
– А зачем?
– Я бы помог всем, я бы отдал все.
– Ты не читал письма? Нечем помочь. Ты не виноват.
– Но ты ведь…
Я снова оглядываюсь. Парень терпеливо ждет, потому что видит, то я плачу, как последний мудак, говоря Юле, что…
Юля
… это все можно исправить. Вещи, которые уже произошли, говорят против. А я снова на распутье. Только вот проблема даже не в том, что он сейчас там, внизу. Проблема в том, что это из-за меня, и я поступила, как эгоистичная сука, рассказав ему обо всем. И тот позыв – открыть правду, раздать долги – был лживым в корне. Мозги поехали от химиотерапии. Боже, зачем все это было? Он ведь и так научился жить без меня. Я просто надеялась, что он больше не приедет, что все кончено, и теперь, наконец, можно забыться, но именно сейчас…
Саша
… как на высоту десятого этажа взлетает птица, и я даже завидую ей, ведь всего этого разговора не было бы, имей я возможность подняться вверх так просто и постучаться к Юле в окно – тогда ей пришлось бы меня впустить, и мы с пареньком не стояли бы здесь.
– Я поднимусь, слышишь?
– Я не открою.
– Почему?
Она молчит. Это и есть ее ответ. Честный и единственно справедливый по отношению ко мне. Кто я теперь и чего стоят мои проблемы по сравнению с ее горем? И, уже понимая, что это все впустую, и этот разговор может быть последним, я громко и отчетливо говорю, что…
Юля
…и от этих слов я заливаюсь слезами и почему-то царапаю стену рядом с домофоном, ломая ноготь и пуская кровь, но все это ничего не значит.
Помни, Юля, это абсолютно ничего не значит. Это все было задумано. Ты знала! И ты боялась, что он это скажет, и что это будет правдой, но ты была готова. И ты преодолела гораздо более сильные страхи. Преодолеет все и он. Только не сделай еще одну глупость.
Мне хотелось бы нажать на кнопку открытия двери, совершить движение, которое займет лишь долю секунды. Такое короткое легкое движение – но как много оно могло бы значить…
А что бы оно значило? Победу? Счастье? Выздоровление?