«Голь на выдумки хитра» – приговаривала частенько моя преподавательница в университете на языкознании Татьяна Михайловна Горшкова. Люди изощрялись, как могли, чтобы выжить при крошечных зарплатах, но любви и уважения друг к другу не растеряли, и с Днем рождения коллегу могли поздравить, и с другими праздниками, и морально поддержать в случае неприятностей любого характера.
Летаешь в высоте самопознания и мироощущения – а крепостная стена щерит жало для битвы с тобой, – и схватки с монстром капитала берут за живое в самом начале премьеры жизни. А что тогда будет в конце? Самонадеянность держит свой канат для шагов по нему твоих ног, – держит – и плавно опускает канат до самого дна отверстой пропасти. Хватаешься за выступы скал, корни растений, ветви и траву, пучками вырываемую при соскальзывании тела под тяжестью материальных воплощений духовных радостей. Потом, выбившись из сил, под занавес попыток бросаешь все пучки, ведущие к балласту, просто садишься на невидимый тебе объект пятой точкой – и начинаешь делать свое дело. В моем случае – писать стихи, рассказы и записывать мысли. И причем тут какие-то коллеги? Ты есть ты. Ты пришел в мир не просто дышать, а делать свое дело. Это была жизнь до галактики личинок.
Опера нищих, или Рожденные из клякс. Рисунок Елены Сомовой, 2022
НА ВОЛНЕ
Даже среди своих коллег или друзей можно почувствовать вдруг волну позыва к творчеству, будто скулящий маленький щенок отчаянно пытается выбраться из корзинки, цепляясь лапами за неподатливые прутья, крепко сплетенные и надежно хранящие от внешних ударов случайно проходящих мимо ног, – это строки нежности. И не уснешь теперь, пока не выпишешься, чувства расцветают от прикосновения авторучки к бумаге, и вспыхивают от касания пальцами клавиатуры: не надо бороться за каллиграфию, – просто лети вместе с чувствами и мыслями в открытом пространстве своего вдохновения!
Тебе помогает духовный опыт многих поколений, носителем которых ты стал, окунувшись в учения восточных мудрецов или классиков литературы. Во времени и пространстве ты пытаешься найти нишу, находясь в которой возможно будет вытянуться во весь рост, – я имею в виду рост внутреннего содержания человека, его духовную сущность. Время вынимает начинку, заменяя ее трухой суетных устремлений, а ты снова наполняешь себя философскими размышлениями, ответвления которых записываешь в электронную тетрадь. Это мило со стороны Фортуны, прославленной своей неумолимостью, вдруг предоставить возможность истосковавшемуся по настоящему делу человеку, стать писателем без подражаний, в которые толкают учения в университетах и продолжительные беседы с профессорами. Ты фиксируешь факты своего духовного взлета или неотвратимого падения какого-то человека из прежнего твоего круга. Осознания чьего-то падения, скорее всего, тоже виток твоего взлета, ведь зная о падшем, ты не полезешь в дебри его падения, прознав структуру их содержания, как то мелкое предательство или подхалимаж с целью подкупа, – это самое безобидное из формул падения.
Уходить от пера для писателя – тоже часть предательства, которое он может исправить, отдалившись на время от толпы и посвятив себя творчеству, к примеру, в новогодние праздники, если время будней убила работа за кусок хлеба.
Но с моим папой все было несколько иначе: работа за кусок хлеба, да постоянная трескотня родственников по поводу недостатка средств, вывели его в лоно черного поля отчаяния, где качественно изменилось его отношение к миру. Он был один и не мог быть один, оттого, что был страстным собеседником, захватывающе рассказывал о военном и послевоенном детстве, о том, как его мать потеряла его младшую сестру Нину, ворвавшись в подъезд и увидев девочку под прессом раздавившего ее лифта. Лифты в военное время были не кабинками с цельными дверьми, – двери были отдельно, и открыв их, можно было, задрав голову, увидеть, как на тебя сверху ползет коробка с длинными тросами, и главное было – вовремя отпрыгнуть или отойти заранее, до падения на тебя этой огромной коробки. Так и гнев человечий может внезапно пасть на человека, и не успеешь выйти из поля гнева – разобьет всю тебя дрессированная тяжелой жизнью волна негодования. Гибкость характера непременно должна вырабатываться, и чем раньше, тем лучше: психологическая гибкость в общении с людьми.
Нина играла с мячом у подъезда, громко ударяя ладошкой о стукающийся об асфальт мяч. Дверь в подъезд была открыта, и девочке – она была бы моей тетей, если бы выжила в ту войну, – нравилось слушать гул мяча, ударяющегося о пол, а в подъезде этот гул был слышнее. Войдя в подъезд за подпрыгивающим от подстегивающей ее ладошкой мячом, Нина не заметила камень на полу, и не отошла шажок в сторону, а мяч, попав на камень, отскочил. Так вместо того чтобы оказаться возле ладони девочки, мяч покатился к лифту, меняя красный цвет на зеленый, – и только желтая полоса, разделяющая цвета, мелькала и звала бежать за мячом вперед. Двери лифта были распахнуты, – кто-то из жителей подъезда, спустившись сверху, не закрыл за собой дверцы лифта, и вышел на улицу. Сам лифт громыхал где-то наверху, позванный помочь спустится к земле жителям верхних этажей. Мяч вкатился прямо в открытые двери и замер в ожидании дальнейшего сценария действий.
Пятилетняя Нина не могла предугадать опасности, подбежала к распахнутым дверям лифта и полезла за мячом, но зацепилась колготами за гвоздь, не отпустивший ее коленки. Лифт между тем с грохотом упал на бедную девочку, не успевшую даже напугаться. Напугался ее брат, мой папа, вбежав за сестрой Ниной в подъезд несколькими секундами позднее, а за папой вбежала и бабушка Елизавета Орефьевна. Шокированные внезапной смертью маленького любимого существа, Мать и сын секунду стояли, затем послышался резкий крик матери, приседающей от ужаса и осознания смерти ее ребенка – единственной дочери. Моему папе было тогда десять лет, он был ошеломлен произошедшей на его глазах смертью младшей сестры и криком безнадежности своей матери. Стал поднимать ее, пытался ей помочь, как мог. На крик в подъезд вбежали жители дома и прохожие, находящиеся неподалеку, во дворе. С верхних этажей уже спускались предлагающие помочь, люди. В то время оказание немедленной помощи было реальным, никто не прятался за дверьми своих квартир.
Эту смерть войне невозможно простить, и Нину всегда вспоминали в нашем доме, не теряя из памяти и другие военные воспоминания: голод, гашение фугасок, похоронки, страдания людей.
Переживания делают людей добрее, но не гаснет боль утрат.
Папа всегда стоял за меня стеной, защищая от травм и физических и душевных, потому что я напоминала всем родственникам и людям, знавшим нашу семью и ушедшую Нину, в облике пятилетней Нины из памяти люди находили схожесть черт лица с моими. Ее облик остался на фотографиях: девочка с большим бантом, немного смеющимися глазами и ямочкой на подбородке. Фотографию Нины бабушка берегла под стеклом в раме, как бесценную для ее сердца картину.
ВЗРОСЛЕНИЕ – ЭТО ТРУД БОГА
В годы моего взросления, чтобы я не оказалась под глубоким воздействием безобразной в своей алчности толпы, всегда пугающей главной их бедой – отсутствием денег, меня привлекали к занятиям английским и музыкой. Иногда мы с местной детворой устраивали экспедиции по вылову мелких монет из ручья, красотой которого приходили любоваться влюбленные и бросали в воду деньги, чтобы вернуться назад к месту, где они чувствовали себя счастливыми. Так же проводились походы вокруг дома с привалом, – смешно, но мы искали деньги, чтобы помочь родителям стать добрее друг к другу и к нам.