Поставить пианино в маленькую комнату требовали соседи, которым мешала моя игра на инструменте, новом коричневом пианино «Владимир», привезенном к нам в квартиру и поставленном грузчиками посредине большой комнаты. Я готовилась к концерту, играя прямо в центре зала. Звук мне нравился, открытый и мощный! Так недолго топорщились и витали мои отросшие крылья, так тщательно их обрезали палачи, каратели искусства…
Но не готовилась к концерту тогда одна очень хорошая девочка из нашей музыкальной школы. Ее изнасиловал подлый негодяй возле подъезда, когда она возвращалась с сольфеджио одна. Тогда у нее в ушах были серьги, и одна сережка пропала, это обнаружила ее мама, когда Маша пришла домой вся растерзанная и заплаканная. Эта серьга оказалась уликой. Папа тогда уже работал следователем, и ему досталось дело об изнасиловании Маши. Нужно было найти потерянную серьгу, и я ее нашла, когда мы с папой, якобы прогуливаясь, зашли в тот злополучный двор с гаражами. Я заметила ее не сразу: желтенькая такая, вмятая в землю под веточкой березки. Увидела и сказала папе, сразу подняв колючую серьгу.
– Надо же осторожнее, нас могут увидеть! Я же тебе говорил, сначала скажи мне, когда найдешь глазами, – страшным голосом прошептал папа. Но было поздно.
В окно смотрел гад, который был свидетелем, с первого этажа он видел, как Машу насиловал тот скот, и он же передал по цепочке, стуча по батарее у себя дома, предупреждая банду, что мы с папой были на этом месте.
Серьгу папа предоставил в милиции как улику, на ней были найдены отпечатки пальцев насильника. Я поднимала эту улику пакетом целлофановым, специально приготовленным заранее, – мы же знали, куда шли и что будет. Не могли предположить только, что цепочка гадов так крепка, и они выследили меня, когда я возвращалась из школы. Я сыграла дурочку, отпустили, был полдень, и нас могли видеть прхожие, а бандиты этого не хотели.
Ужас, охвативший меня тогда, в момент разговора с преступниками, стоящими на шухере во время изнасилования моей подруги из музыкальной школы, вышиб на время всю мою блаженную любовь к поэзии. За ними следили, поэтому мне удалось избежать длительного разговора, – подошел кто-то в кепке, затем прошла женщина, и увела взгляд преступника от меня, – тут-то я и улизнула домой.
– Надо уезжать в Москву к тете Поле, ты в опасности, – сказал папа, увидев меня дрожащую от ужаса.
Но пришла мама с работы, и всё упростила до маной каши, которую я расхлебывала лет двадцать после. Мы не уехали, а зря.
ЦЕНА ДОБРОТЫ
Начало творческой деятельности моего отца связано именно с педагогикой, продолжение – с переводческой деятельностью, а окончание трудовой программы произошло до такой степени нестандартно, что многие удивляются, как мог преподаватель английского языка и переводчик стать следователем по особо важным делам. Но ничего сверхъестественного здесь нет, просто это был сознательный выбор во имя семьи, на её благо и процветание. Мы жили в тесной квартире вместе три семьи, как настоящие личинки бабочек. Кроме нашей семьи на сорока восьми метрах жили еще родители моего папы, мои бабушка с дедушкой, и семья брата отца, – оттого мечтой моей мамы всегда была отдельная квартира. Папа прошел специальную переподготовку, чтобы получить работу в милиции, – там давали квартиры семьям служащих. Его неординарный ум и высшее образование в редкой тогда для нашего местожительства области знаний оценило командование. Но папа во всем, за что брался, находил удовольствие и действовал исключительно добросовестно, порой даже затрачивая больше сил, чем того стоило. Ему нравилось работать с людьми как психолог, выправляя психику преступника, устраняя установки на зло, не просто допрашивать людей, в которых он видел стремление исправить допущенную ошибку жизни. Папа начинал работать как психолог с такими оступившимися людьми, и многие из них были благодарны моему отцу за данную им возможность исправиться, стать на путь духовного прозрения, эволюции сознания и возможность исправить свою жизнь, а стало быть, и жизнь своих близких, к лучшему. Осужденные ведь как на ладони, видны помышления и дальнейшие перспективы их развития. То, в какую сторону пойдет развитие, предсказывал папа, используя знания по физиогномике, графологии, психологии и гипнозу. Это была единственная для меня информация, данная о службе моего папы в органах.
Папа брал под своё ведомство тех людей, в ком в первую очередь видел предпосылки доброты, воспитанности и внутренней культуры, а также, если он замечал зачатки человечности по отношении к другим людям. Надо всегда верить в способность личности стать на более высокую ступень в развитии, на путь очищения души от наслоения грехов. Нельзя всё время только напоминать: ты – грешен, неси наказание. Так удваивать состояние вины – грех не меньший, чем убийство духа в личности. Отчасти настоящими преступниками являются те люди, кто не дает возможности другому человеку стать на путь очищения от грехов и исправления, толкая в свою лунку болота. Ведь здесь он нагрешил, а там – исправил, надо только дать личности поверить в чистоту дальнейшего пути исправления, а не лишать его надежд на право ступить на иную стезю, которая облагородит его внутренний облик. Среда, конечно, засосет, но увезти человека для исправления и дать ему крепкий внутренний щит, такой, чтоб прежнее окружение заметило и отошло – святое дело. Папа верил в личность, в благородство человека разумного.
Карьерные мыши не стерпели это, подсунули ему рецидивиста, опытного актера, сыгравшего и обаяние доброты, и желание стать настоящим человеком, честным и умным. На самом деле зэк добивался расположения к себе моего отца, чтобы отомстить ему за освобожденного моим папой возлюбленного этого рецидивиста. «Актёр» использовал в тюрьме молодого парня, получившего срок за уличную потасовку, и пользовался им как типажом наивности для достижения своих грязных целей на поприще банковских махинаций.
Папа чувствовал, что этот осужденный неискренен в допросах, но были засекречены документы, открывающие рецидивистскую деятельность «Актера»: карьеристам необходимо было убрать отца из органов милицейской службы. Когда эти документы пришли, папа уже не мог работать по специальности, потому что у «Актера» были крепкие связи с волей, а на воле связанные с «Актером» отморозки подбирались ко мне. Я очень ценю папино внимание и его добросердечность. Увидев однажды издалека, что за мной настойчиво следует грязный тип и пытается со мной заговорить, а следом за ним тянутся еще три таких же урода, папа стал ждать меня из музыкальной школы, и его беспокойство за меня превзошло его желание работать в милиции. Папа же видел, как я наивна, мои заоблачные витания в поэтических грёзах, мои разочарования по поводу общения с одноклассниками, их недальновидность и пустоту. Поэтому он стал моим домашним учителем. Но никто не знал, как обернутся эти кредиты нравственности и игра со здоровьем. Отец загубил себя тем, что перестал доверять себе и своему организму, а верил только хирургам, для которых радикальный путь решения проблемы является единственно верным. Это был медицинский капкан: заботливость медиков превзошла ожидания усталого от гонки жизни организма. В таком расслабленном состоянии его и «взяли», как преступника с поличным, – а исток «преступления» был всего лишь в любви к своей единственной дочери и желание участвовать в моем становлении личности. Такую чудовищную цену заплатил мой папа государственной системе. Так в России обходится стремление направить ребенка на путь истинный, не дать опуститься, – стать на уровень деградации, как многие обыватели, не соображая, что происходит, а просто проживая в состоянии отупления многие годы. Исходом таких жизней бывает разоренная душа, потерявшая точки опоры и восходящие точки пути, забивая энергоцентры спиртным, а мозги – государственной политикой, запрещающей свободу волеизъявлений и индивидуальное воспитание во имя общественного «ку» перед правящей элитой.