Закончилось все неожиданно и странно. Без объяснения причин директор универмага отменил проект. Что там у них приключилось – торговая тайна, покрытая мраком. Хорошо хоть аванс оставили. Было очень досадно, ведь ребята проделали огромную работу, да и на Гостином дворе, как на главной торговой точке города, можно было сделать себе имя, но с торговыми работниками такого масштаба спорить было сложно, и с этим ничего нельзя было поделать.
У Щеголева дома еще долго лежали эскизы витрин с печатью «Утверждаю» Гостиного двора, которые он безуспешно пытался пристроить в другие магазины, говоря:
– Видите, принято в самом Гостином, мы просто сделали больше вариантов, чем им было нужно!
Иногда, то к Сергееву в мастерскую, то к Щеголеву на Марата заходили два неразлучных друга – Володя Добряков и Костя Елагин. Костя и на самом деле был каким-то пра-, пра-, пра- знаменитому графу, у которого, как известно, на Кировских островах был собственный дворец. Но сегодня Елагин не обладал ничем, он даже не был художником, но умел удивительным образом петь песни Битлз и одновременно изображать все гитары и ударные в одном лице. В поисках веселья, компании и признания собственных талантов, друзья совершали набеги на художественные мастерские, и на Марата их знали и принимали все. Костя и Вова не были навязчивыми ребятами, но иной раз, когда было какое-либо важное дело, они здорово мешали. Зато в минуты (или часы) творческого отдохновенья, им не было равных.
Володя Добряков – сын генерала КГБ, с которым Саша познакомился на почве «безобразного» поведения сына (помогите, пожалуйста, справиться, говорил заслуженный генерал), тоже не был художником, но любил их, и любил танцевать. Он делал это при любом удобном случае, где бы не находился. А когда Костя заводил свою песню, Володя сразу пускался в пляс. С ними невозможно было ехать в общественном транспорте: Елагин, становясь в позу посредине вагона, громко пел в сопровождении всех инструментов, а Добряков плясал свои замысловатые танцы. Народ думал, что они собирают милостыню, и иногда подавал. Щеголев не знал куда деваться. Но все равно это было смешно!
Костя, чудом получив квартиру в соседнем с Адмиралтейством доме на набережной Невы, внезапно умер. Добряков, на горе папе-генералу, после этого затерялся где-то в Ленинградской области, а здоровенный Сергеев в одночасье скончался в больнице от цирроза печени.
Щеголев терял друзей одного за другим, и не по своей воле или плохому характеру, такова была его горькая судьба, и с этим тоже ничего нельзя было поделать.
Да, жизнь сложная штука! И не только из-за смерти, но и из-за рождения. И с этой оригинальной сентенцией на этих страницах вновь появляется Автор. Вынужден появиться, так как Александр Владиславович Щеголев, по понятным причинам, просил особо не распространяться о его личной, интимной жизни, о его встречах и разлуках с некогда любимыми женщинами, Поверьте, Саша ничего не пытается скрыть – кому надо все известно, но он искренне просит прощения у всех им обиженных, даже если прощать нечего. Свою настоящую любовь он найдет много позже, и это примирит в его душе и прошлое, и настояшее.
Что ж, Автор не вправе перечить своему герою, и, только во имя хронологии, ограничится фактической стороной событий. Также по просьбе Александра эта часть полностью будет опубликована в следующей книге – «Вкус времени—4—5» о России XXI и XXII веков (того же Автора), чтобы сегодня не ставить героев этих событий в неловкое положение. Это будет рассказ о грустных и радостных, смешных и драматических пересечениях судеб людей, волею Господа так и не сумевших стать друг другу близкими.
Автор, к тому же, согласен с мнением всех Щеголевых, что очень личные дела, не требующие какого-либо общественного или иного активного вмешательства, не станут занимать читателей. Это несовременное убеждение сильно отличает и самого Автора, и Александра Щеголева от прочих «литераторов», гоняющихся сегодня за «жареными» фактами.
Очень трудно писать о персонажах ныне живущих, давать им оценки и судить их поступки. Мы, люди, можем это делать, только обладая всей полнотой информации о замыслах и действиях другого человека, а это, к счастью, невозможно.
А здесь раскроем только главный смысл этой будущей главы – рождение замечательных ребятишек Анечки и Никиты, вынужденная разлука с которыми, темной болью отразилась на всей остальной жизни Щеголева. Этой краткой фразой, содержащей в себе очень много событий и переживаний, Автор пока и ограничится. Но, безусловно, он обязуется по первому же требованию заинтересованных или пострадавших лиц, представить на суд общественности (и опубликовать в центральных органах), скрытые в этой главе стороны жизни и характера Александра Владиславовича Щеголева!
Бог нам судья.
ГЛАВА 3
ЭСТАФЕТА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Все члены нашей бригады целиком и полностью одобряют решения XXV съезда КПСС. Рады сообщить, что социалистические обязательства, взятые нами в честь партийного съезда, перевыполнены. Наш чабанский коллектив за четыре года выполнил два пятилетних задания. В первом году десятой пятилетки от каждой сотни овцематок мы обязались получить по 165 ягнят, настричь по 6,1 кг шерсти с каждой овцы.
Сейчас в отаре 880 овец. Все чабаны – и Гияс Гулиев, и Иншалы Ахмедов, и Гусейн Гусейнов – хорошо знают свое дело. В бригаде работает и мой отец Гасан. Теперь по традиции принял эстафету чабанского труда и я. В бригаду пришел после окончания школы. Сейчас учусь на четвертом курсе Азербайджанского сельскохозяйственного института.
Ш. Рзаев, бригадир овцеводческой бригады. Азербайджанская ССР.«Комсомольская правда», 6 марта 1976 года.Анализируя ситуацию, приведшую сначала к так называемому застою, а потом и к краху всей коммунистической системы, можно заметить, что советские правители во главе с горячо любимым Леонидом Ильичом Брежневым к восьмидесятому году двадцатого столетия полностью утратили чувство реальности и пребывали в каком-то потустороннем, Светлом Будущем, ничего общего не имеющим с действительностью. Весь процесс усугублялся преклонными годами всего руководства Советского Союза и нес легкий шизофренический оттенок. Это было заметно на любом уровне – на обывательском, на профессиональном, на высшем политическом и даже на международном. А частые лобызания генеральных секретарей по любому поводу, говорили о хроническом характере явления…
Но народ и международная общественность наблюдали за происходящим отстранено и, в общем, лояльно. Парадокс заключался в том, что одни просто не могли поверить в это, а другие ни за что не хотели в это верить.
Слишком прозорливому обывателю карательные органы не давали и рта раскрыть насчет критики «объективных» обстоятельств, которые, по мнению властей, лишь временно мешали процветанию. Советские сатрапы всей мощью государственной пропаганды внушали народу, что все идет как надо, а, если и есть трудности, то они легко преодолимы.
Социалистические профессионалы – экономисты и политологи, гораздо лучше видевшие промахи во всех отраслях народного хозяйства, искренне верили в мифические скрытые резервы и нереализованный потенциал системы. Ведь нельзя же допустить, что вся Академия Наук СССР состояла только из одних приспособленцев и временщиков. В случае пересмотра, хотя бы только подходов к решению задач, академикам пришлось бы тут же расписаться в собственной несостоятельности. А этого лучшая экономическая школа – советская, не могла себе позволить.