С других судов, хотя и с опозданием, открыли орудийную стрельбу
по этим щитам, а у нас по трапам и палубам все еще метались люди.
Некоторые из матросов, в особенности новобранцы, находясь под влиянием разных
слухов о близости японцев, думали, что началось настоящее сражение.
Слышались бестолковые выкрики. Офицеры ругали унтеров, а те втолкали в шею
рядовых. Много минут прошло, пока на броненосце водворился некоторый порядок.
Забухали и наши 75-миллиметровые пушки.
У меня сложилось такое впечатление, что если бы на нас действительно напали
японцы, то, пользуясь нашим промедлением и неразберихой, они успели бы три
раза потопить наш броненосец.
Для нас эта ночная тревога кончилась тем, что "Орел" получил от командующего
эскадрой выговор.
В следующие дни наступила другая забота: мы должны были надлежащим образом
подготовиться к царскому смотру. На броненосце всюду наводили порядок и
чистоту. Много раз мыли коридоры с мылом, лопатили мокрую палубу, окатывали ее
водой, подкрашивали борта, надраивали до блеска медяшку. Не были избавлены от
этого машинное и кочегарное отделения: а вдруг и туда вздумает спуститься
коронованный посетитель. Несмотря на свой возраст, подхлестнутым жеребенком
носился по судну старший офицер Сидоров, заглядывая во все помещения и,
надрываясь от крика и брани. Охваченный излишним усердием, он даже перестал
замечать недочеты. Ему помогали в наведении порядка и другие офицеры, каждый
по своей специальности. Потом уже сам командир Юнг обходил броненосец. Его
привычный глаз все еще не удовлетворялся тем, что было сделано. И тогда снова
начинали скоблить некоторые судовые части, скрести их, мыть, подкрашивать.
Казалось, что люди помешались на чистоте.
Смотр состоялся 26 сентября. С восьми часов утра вся эскадра разукрасилась
разноцветными флагами, поднятыми на леерах на каждом судне от носа и до самой
кормы через верхушки мачт. День выпал ведреный. Чист и бодряще свеж был
осенний воздух. С моря в меру дул голубой ветер, катились на рейд волны,
потрясая белопенными кудрями. Матросы нарядились в новые синие фланелевки и
черные брюки, офицеры - в мундиры и треугольные шляпы. На флагманских кораблях
играла музыка.
Редкого гостя ждали долго, успели пообедать. На других судах кричали "ура", а
до нас еще не дошла очередь. И только в три часа, трепеща двумя белыми
косицами императорского брейд-вымпела на носовом флагштоке, подвалил к правому
трапу паровой катер.
Встреченный фалрепными из офицеров, царь поднялся на палубу в сопровождении
своей свиты и адмиралов. Лицо его было бледное, будничное и никак не подходило
к такому торжественному моменту. Рассеянно взглянув на выстроившийся фронт, он
поздоровался с офицерами и командой. Судовым начальством нам заранее было
приказано отвечать как можно громче, и мы постарались:
- Здравия желаем, ваше императорское величество!
Царь взошел на поперечный мостик, перекинутый через ростры, и обратился к нам
с краткой речью. Он призывал нас отомстить дерзкому врагу, нарушившему покой
России, и возвеличить славу русского флота. Говорил он без всякого подъема,
вяло, ибо ему приходилось повторять одной то же на каждом корабле.
Я смотрел на него и думал: "Верит ли он сама нашу победу? Ведь на Дальнем
Востоке мы уже немало просадили в этой страшной игре человеческими жизнями.