Амур, ведь он один даст красоту отрад,
Амур, ведь он один даст радость для услад;
Для совершенства помещу помимо
И дружбу с тихой чистотою там,
И половину ей своей души отдам.
И мирные приюты эти
Прекраснейшим пусть станут уголком,
И этот рай любви найдем,
С Элеонорой, мы на этом свете!
Отрывок из Алкея, греческого поэта.
Скажи мне, долг какой иль празднество посмело
От глаз моих укрыть тебя на восемь дней?
Что нужно всем богам от радости моей
И что есть общего меж нами и Кибелой?
Чьим правом из твоих я вырван милых рук?
Быть может, доброта небес вдруг захотела
Как фимиам избрать все худшие из мук!
Довольно нам твоих ошибок, дорогая.
Коль, два блуждающих среди густых лесов,
Мешаем голос мы с журчаньем ручейков
И шепчем без конца: «люблю я, обожаю», -
Так что плохого в той невинности забав?!
Коль взор подернется истомою твой нежной,
Когда лежишь со мной ты меж цветов и трав;
Коль ты меня всего бросаешь в жар мятежный,
Свой рот сверкающий к моим губам прижав;
Коль, умирая, мы от радостного счастья
Воскреснем, чтоб опять восторги пережить, -
Так что есть скверного в том чистом сладострастье?
Нет, голос наших чувств не может погубить;
И нет греха, что у природы мы под властью!
В изображениях – Юпитер, гордо злой
И вечно погружен в утехи и покой,
Делами нашими смущается немного!
На мир весь целиком взирают очи бога,
На слабых смертных он взор не направит свой!
У наслаждений есть всегда права гражданства!
Обязанность – любовь, а грех – непостоянство!
Пускай богатые лишь в мыслях хвастуны
Вторую жизнь себе привольно созидают;
Пусть будут взоры их удовлетворены
Безнравственностью; вздор нас этот забавляет!
О, бездна та без дна, куда нас смерть ведет,
Навеки сохранит все, что она берет.
Пока живем, – свой рай воздвигнем мы на свете;
Другой же – лишь мечта, что троном создана.
Чтоб под хлыстом была законов их страна.
Обманутой толпы страшилища все эти:
Все урны и бичи, укусы змей и ад, -
Хоть мертвым в них нет зла, живых они страшат!
Цель учений.
Считаю план ваш лишним и неправым;
Избыток знанья губит красоту.
Незнанье милое терять нельзя вам.
И сохраняйте ту вы простоту
Что вновь влечет вас к детству и забавам.
В искусстве милом бог давал урок
Вам, передавши Терпсихоры чары;
Любовник нежный обучить вас смог
Напевам; и к тому ж в вас много дара.
Чтоб сладко слить со звонами гитары
Так чудно ваш звучащий голосок.
Предубеждений рабство вы забудьте
И мой вы исповедуйте закон.
Язычницей вы в ваши годы будьте.
Молясь тому, чье имя Купидон.
Пример терпимости – тот бог бесценный:
Он позволяет все, но не измены!
К чему учить, что надо позабыть!
Времен новейших страшным вы рассказом
Совсем не утруждайте слабый разум,
Вы у Овидия должны учить
Старинный ряд преданий баснословных,
Как и в пафосских хрониках любовных!
На карте той, где опытный гравер
Вместил земного шара очертанья.
Вы не ищите той реки названье.
Что видел в бегстве Оттоманский взор.
Но место изучи Идалиона
И грустный край, где жил Леандр, – познай,
И край, где жизнь окончила Дидона,
Долин Темпейских столь воспетый край!
И углубляйтесь вы в страну преданья,
Не забывая в прошлые года
Там бывших перемен. Очарованье
В тех именах любовникам всегда.
Вот род занятий милый и любезный,
Пусть заполняет он досугов час,
Предшествуя часам забав у вас.
Иные знания вам бесполезны.
Нас очаровывать у вас есть власть;
Вы все постигли, коль постигли страсть!
Желание одиночества.
От этих грустных мест бежим, о, друг прелестный.
Надеясь, тратим здесь мы половину дней.
Здесь страх докучливый – помеха для страстей.
Отсель недалеко есть остров неизвестный;
Нет хода кораблям и рифы там отвесны.
Извечный веет там и свежий ветерок,
Природа щедрая, свободно обновляясь,
Дарами красит тот вселенной уголок;
По яркой зелени течет там, извиваясь,
В морскую глубь стремясь, серебряный поток.
Там взращены рукой безмерно благосклонной
Сладчайший аромат струящий ананас
И апельсин густой, от тяжести согбенный
И фруктов, и цветов в один и тот же час.
Что надо нам еще? Тот островок покоя
Назначен любящим природою самою.
И океан вокруг, и дважды в день сомкнет
Вокруг убежища он свой круговорот.
Вот там не страшен мне отец непримиримый,
И на свободе там ты можешь быть любимой
Того, кто сердце все тебе дал, награждать.
О, там вы можете, дни мирные поэта,
Как кольца радости, одно в другое вдеты,
Немного славы мне и много счастья дать.
Приди же! Ночь темна! Нет облаков над нами!
Расстанемся, навек прощаясь с берегами,
Где только ты одна могла держать меня.
Венеры вижу свет над горизонтом я.
В пути неведомом Венера правит нами.
Эол на помощь нам все ветры созовет.
И станет дуть Зефир не слишком над волнами.
До пристани Любовь влюбленных доведет.
Из книги второй
Охлаждение.
Блаженных прошлых дней теперь уж нет, увы.
Когда моя любовь благоговейно, нежно
Умела сердце вам затронуть неизбежно,
Мы были счастливы, меня любили вы;
Твердил, что вас люблю, и был любим я вами,
Мои желания я вашим подчинял, -
Таков был жребий мой; я свой восторг смирял,
Я был любим, чего ж мне требовать мольбами?
Но изменилось все; коль прихожу я к вам,
Вам нечего сказать и грустно вы молчите;
Когда же к вашим вновь я падаю ногам,
Меня усмешкою своей вы охладите
И пламя гнева я в глазах читаю сам.
А были дни, – но вы, быть может, их забыли,
Я негу томную видал в зрачках очей
И нежности огонь, что чувства породили,
Переживающий минуты страсти всей.
Все изменилось, все, кроме души моей!
К ночи
О, ночь! Несчастный, призываю
Возврат.
Итак, расстался я с цепями.
Элегия <Élégie>
Да, не жалею я, что пламя дней
Досада.
Навек постыл
Другу, обманутому любимой.
Как? Шлешь непостоянству ропот?
Моим друзьям
Друзья мои! За песнь! За смех!
Неверным
Красавицы! Вампоздравленье!
Отречение.
Подругу уличив в измене.
Из книги третьей
Сон.
Решился сделаться мудрей
Неудавшийся вояж.
Отбросив лени постоянство.
Моя смерть. <Ма mort>
Моя наперсница святая мысли хмурой.
Нетерпение.
Семь дней я побыл в отдаленьи.
Любовное размышление.
Хочу, ее узрев, в объятья пасть.
Букет любви.
Сейчас все эти пожеланья
Из книги четвертой
Элегия VIII. <Élégie VIII>
Прекрасная судьба – любить!
Война богов. La guerre des dieux
Подумал Дух: «Восточные приемы![7]
О, что за вкус! Божественен мой стих!»
И голубок, насмешку понимая
И ненависть в досаду превращая,
Свой лютый гнев глубоко затаил,
И автора он самолюбье скрыл.
Внесли еду. И вкус ее достоин,
И аппетит был у гостей удвоен
Воздержанной привычкой христиан.
Один жрал всё. И, виночерпий милый,
О, Геба, ты сок нектара в стакан
Со злобною усмешкой нацедила.
Пытались зря Христу еду поднесть.
Смущен, стыдясь, не поднимая взгляда,
Он полагал: для тона – есть не надо, -
И отвечал: «Нет! Не хочу я есть!»
И царь богов был вынужден из мщенья
Презренье к тем, кто много ел, явить
И принял вид притворный пресыщенья,
Как бы сказав: «Обед мог лучше быть!»
Богини же бессмертною толпою,
Хоть быть велел надменными их сан,
Презрительно, взор на богов-мещан
Не бросивши, шептались меж собою.
Невежливо и, севши к ней спиной,
Хихикали насчет Марии темной;
Смущение ее и облик скромный
Им темой был для их беседы злой.
Мол, родилась девица в сельской неге,
Потом в Париж явилась на телеге
И в Тиволи, чтоб свежей красотой
Блеснуть, пришло, мол, юное созданье,
Румянец, мол, – след прелюбодеянья,
И прелести, и тон манер дурной, -
Как знатоки, султанши обсуждали,
И страшный крик был поднят ими в зале.
И, устремив презрительный свой взгляд,
Чтоб подавить досаду, говорят:
«Фи! У нее ни блеска, ни фигуры!
И вид простой! Прическа, как у дуры!»
Пусть в Тиволи небес так говорит
Из зависти соперница, Мария![8]
Да не смутят суждения такие
Суровостью; твой взор, где страсть горит.
Пусть прячется в ресницы он густые!