Риццарди опять склонился над телом и жестом, который выглядел странно отеческим, провел рукой по глазам покойного, пытаясь закрыть их. Один глаз не закрывался. Другой закрылся на мгновение, потом медленно открылся и снова уставился в небо.
Риццарди что‑то пробормотал себе под нос, вынул из нагрудного кармана платок и положил его на лицо юноши.
– Закрой ему лицо. Он умер молодым, – прошептал Брунетти.
– Что?
Брунетти пожал плечами:
– Ничего. Так говорит Паола. – Он отвел глаза от лица утопленника, на краткий миг устремив взгляд на базилику, и при виде симметрии ее фасада на мгновение обрел душевный покой. – Когда ты сможешь сказать мне что‑нибудь определенное, Этторе?
Риццарди быстро глянул на часы:
– Если твои ребята смогут отвезти его на кладбище сейчас, я займусь им сегодня же утром, попозже. Позвони мне после ланча, и я смогу сказать точнее. Но думаю, здесь сомневаться не приходится, Гвидо. – Врач помешкал, не желая указывать Брунетти, как тому делать свое дело. – Ты не хочешь посмотреть его карманы?
Хотя Брунетти делал это множество раз за время службы, он терпеть не мог этого первого ужасного необязательного вторжения в покой умерших. Ему не нравилось рыться в их дневниках и рисунках, листать письма, трогать одежду.
Брунетти присел на корточки рядом с молодым человеком и сунул руку в карман его брюк. На дне одного кармана он нашел несколько монет и положил их рядом с телом. В другом было простое металлическое кольцо с висящими на нем четырьмя ключами. Не дожидаясь просьбы, Риццарди наклонился, помогая перевернуть тело на бок, чтобы Брунетти мог залезть в задние карманы. В одном оказался намокший желтый прямоугольник, очевидно билет на поезд, а в другом бумажная салфетка, тоже намокшая. Брунетти кивнул Риццарди, и они снова положили тело на спину.
Брунетти взял одну из монет и протянул врачу:
– Американская. Двадцать пять центов. – Странно найти такую вещь в кармане мертвого человека в Венеции.
– А, вот в чем дело, – сказал врач. – Это американец.
– Почему?
– Он в очень хорошей спортивной форме, – ответил Риццарди, совершенно не чувствуя горькой неуместности употребления настоящего времени. – Они там все такие складные, такие здоровые. – Оба посмотрели на тело, на открытую развитую грудь.
– Если так, – сказал Риццарди, – это подтвердят его зубы.
– Это как?
– У их дантистов другая техника, материалы получше. Если он когда‑нибудь обращался к дантисту, я скажу тебе сегодня днем, американец он или нет.
Будь Брунетти другим человеком, он попросил бы Риццарди посмотреть сейчас же, но он видел, что торопиться не к чему, и кроме того, ему не хотелось снова нарушать покой этого молодого лица.
– Спасибо, Этторе. Я пришлю сюда фотографа – пусть сделает несколько снимков. Как ты думаешь, тебе удастся закрыть ему глаза?
– Конечно. Я постараюсь, чтоб он выглядел похожим на себя, насколько возможно. Но ведь для снимков нужно, чтобы глаза были открыты?
В самое последнее мгновение Брунетти удержался и не сказал, что ему бы хотелось, чтобы эти глаза никогда больше не открывались. Но вместо этого он ответил:
– Да, да, разумеется.
– И пришли кого‑нибудь снять отпечатки пальцев, Гвидо.
– Да.
– Ну так позвони мне часа в три.
Они обменялись коротким рукопожатием, и доктор Риццарди взял свою сумку. Он пересек просторную площадь, направляясь к монументальным дверям больницы. До начала его рабочего дня оставалось еще два часа.
Пока они осматривали тело, приехали еще полицейские, и теперь их было целых восемь человек, стоявших полукругом метрах в трех от тела.