– Фамилия еврейская, на случай если вы…
– Вам известно, что закупка тканей евреям запрещена?
– Я сам дал ему ткань.
Опять пошел снег. Сквозь грязное стекло Фельзен различал падающие белые хлопья на сумрачном сером фоне.
– Ольга Казарова, – сказал человек.
– Ну, и что с ней такое?
– Она ваша знакомая.
– Однажды я переспал с Ольгой.
– Она большевичка.
– Она русская. Это мне известно, – сказал Фельзен, – но я не знал, что возможно распознать коммуниста даже в постели.
Казалось, внутри у его собеседника что‑то щелкнуло. Он встал и сунул папку под мышку.
– По‑моему, вы не в достаточной мере понимаете серьезность положения, в котором вы оказались, герр Фельзен.
– Вы правы. Не в достаточной. Может, вы будете так любезны, что…
– Возможно, вам следует преподать урок.
Фельзен внезапно почувствовал себя как в потерявшем управление автомобиле, несущемся по склону вниз.
– Ваше расследование, – начал было он.
Но собеседник уже направился к двери.
– Господин… господин… подождите.
Человек распахнул дверь. Двое вошедших солдат подхватили Фельзена и выволокли наружу.
– Отправляем вас обратно в школу, герр Фельзен, – сказал человек в темном костюме.
Его отвели обратно в камеру, где продержали еще три дня. Никто больше с ним не разговаривал. Раз в день ему давали миску супа. Ведро его не опорожняли. Он сидел на своем тюфяке рядом с собственной мочой и фекалиями. Время от времени в темноте раздавались крики – иногда слабые, еле слышные, иногда громкие, пугающе близкие. За дверью в коридоре происходили избиения. Из дверной щели не раз и не два до него долетал вопль «мама!».
Часы и дни он готовился к неизбежному. Он старался приучить себя держаться робко и униженно. На четвертый день за ним пришли опять. От него дурно пахло, ноги его были ватными от страха. В комнату для допросов его не отвели; не было и новой встречи с мужчиной в темном костюме. На Фельзена надели наручники и вывели во двор, где все еще хлопьями падал снег; на земле он был уже утрамбован тяжелыми башмаками и колесами. Его затолкали в пустой фургон с каким‑то большим липким пятном на полу и закрыли дверцы.
– Куда едем? – бросил он в темноту.
– В Заксенхаузен, – ответил снаружи охранник.
– А как насчет законности? – спросил Фельзен. – Разве есть судебное решение?
Охранник грохнул задвижкой. Водитель резко тронул, и Фельзена отбросило к стенке.
Эва Брюке сидела в «Красной кошке» в своем кабинете, куря папиросу за папиросой и беспрестанно подливая коньяк в чашку кофе. Отек на ее лице спал, остались только сине‑желтые синяки, которые она скрывала под тоном и пудрой.
В открытую дверь кабинета была видна пустая кухня. Услышав легкий стук в заднюю дверь, она встала, но в этот момент раздался телефонный звонок – громкий, как будто на пол грохнулась посуда. Она не хотела подходить, но звон был таким оглушительным, что пришлось снять трубку.
– Эва? – услышала она.
– Да, – отозвалась она, узнав голос. – Это «Красная кошка».
– У тебя усталый голос.
– Работаю по целым дням, отдохнуть некогда.
– Ты должна дать себе передышку.
– Так сказать, «Сила через радость», – сказала она, и позвонивший засмеялся.
– У вас найдется еще кто‑нибудь с чувством юмора?
– Смотря кто собирается пошутить.
– Я имею в виду кого‑нибудь, кто оценит веселье необычного свойства.