– Может, чего покрепче? – спрашивает Фараониха. – Есть коньяк французский, мартель, ты, наверное, о таком и не слышал?
Я едва дюбель, который в зубах, не проглотил. Не слышал, конечно. Не пробовал. Ввдруг это провокация?
– Извините, хозяйка, не пью, спасибо.
Забил я дюбель, шторы повесил. Только уходить собрался – генерал персоной собственной. И как-то очень подозрительно меня оглядывает. А видуха ещё та была: без ремня, гимнастерка расхлебенена, а главное – в ЕГО обувке. В ЕГО тапочках размера сорок пятого.
А как бы отреагировал генерал, если бы застал меня за коллективным распитием коньяка французского?
Но нужно как-то из ситуации выходить. Поприветствовал я Фараонова:
– Здравие желаю, товарищ генерал! Извините, что в таком виде – дюбель забивал.
– Да, дюбель, всё правильно, – Фараониха подтверждает. – Забил, как надо. Это я его попросила.
Но всё равно неловко как-то.
Стал я одеваться. Гляжу: о Боже, горлышко с белой головкой из кармана шинели – торчком, как ракета из шахты, когда её к пуску готовят, только слепец не заметит!..
Да, видимо, после моего ухода были в генеральской семье крутые разборки.
Антрацит любил поспать
Однажды ночью, когда я нёс службу в штабе дивизии, раздался телефонный звонок: в автопарке горит что-то.
– Буди немедленно дежурного по части! – кричат в трубку.
Я с трудом растолкал офицера – спит, как медведь в берлоге.
– Автопарк горит.
– Автопарк?
– Да, автопарк?
– Горит?
– Да, горит.
– Ты меня на пушку берёшь?
– Да нет, в самом деле.
Удивляется:
– Какой автопарк?
– Наш автопарк.
Встал. Потянулся. Тут позвонили снова: все сгорело синим пламенем. Дежурный и вздохнул с облегчением. Лег и снова стал Морфея пасти. Небольшого росточка майор, смуглый, чернявый. Солдатня его за глаза Антрацитом звала.
К вопросу о чести
У меня заболел зуб. Промаялся всю ночь, на разводе попросил разрешения сходить в санчасть. И вот иду. Боль такая, что ничего не замечаю вокруг. Вдруг слышу окрик:
– Товарищ солдат!
Оглянулся: офицер. Подзывает к себе:
– Почему честь не отдаете?
И я решил удивить обиженного лейтенанта. Говорю:
– Как, скажите, товарищ лейтенант, я могу отдать свою честь кому-то?
Новоиспеченный офицер задумался. Он не знал, что ответить.
Мы всегда первые
Однажды наш комбат Талалаевский изрёк: «Мы не допустим, чтобы вперед нас разрушили СССР». Удивительно, но на него никто не стукнул.
Ты Кабан?
Мы с Когикиным служили посыльными в штабе дивизии. Меняли друг друга через сутки. А был Когикин очень худым. Но прозвали его почему-то Кабаном.
Прилипла эта кличка к нему, и всё. Только Кабаном и величали. Даже он сам привык, отзывался.
И вот однажды пришёл к нам в подразделение новый заместитель командира батальона по тылу – майор Лещун. Стал к порядку приучать. По его распоряжению навели блеск и чистоту в казарме, проклеймили всё обмундирование, поставили штампы на простынях и наволочках – чтобы не воровали и не меняли на самогон, который казахи называли чемиергесом.