- Э… вот… скажу я тебе, поменяешь лошадь, которую я хорошо знаю… на другую… хотя и красивую… она как будто и молодая… да, но я-то ее не знаю… - ответил с плохо скрытым смущением, почесывая за ухом, хозяин станции, не обращая внимания на ругательства апулийца. - Меня это не очень-то прельщает… потому что, должен тебе сказать, лет пять назад со мной приключился как раз такой случай…
- Я вовсе не желаю уступать тебе лошадь, не променяю я ее на самую лучшую из твоих: я хочу оставить ее у тебя в залог… Ты дашь мне одну из твоих, чтобы доехать до ближайшей станции; там я оставлю твою, и возьму другую, и так далее, пока не доеду до…
Тут апулиец остановился и бросил недоверчивый взгляд не на болтливого хозяина почты, а на молчаливого и почтительного отпущенника или раба. Затем закончил свою речь:
- Пока не доеду, куда мне надо… Когда я поеду обратно, я проделаю то же самое и, приехав к тебе, заберу своего Аякса; моего гнедого зовут Аяксом.
- Ну уж о нем ты не беспокойся; ты его найдешь упитанным, сильным; я знаю, как надо ухаживать за лошадьми… Ты не сомневайся. Но, вот видишь, я сразу догадался, что ты спешишь и что ехать тебе далеко… Наверно, в Беневент?
- Может быть, - улыбаясь, ответил апулиец.
- Или, может быть, даже в Капую?
- Может быть.
- Кто знает, может быть, тебе надо ехать даже и в Рим?
- Может быть.
Оба замолчали.
Апулиец, оказывавший честь маслу и сыру, принесенным хозяином, продолжал улыбаться, глядя на добродушного болтуна, который был разочарован и недоволен, потому что остался в дураках от всех этих "может быть", ничуть не удовлетворявших его любопытство.
- Ну, что же ты молчишь? - спросил путешественник. - Может быть, я еду в Корфиний, Аскул, Камерин, в Сену галльских сенонов, в Равенну?.. А отчего бы мне не поехать также в Фалерии, Сполетий, Хиос, Кортону, Арретий, Флоренцию? В страну галльских боийев или к лигурийцам? Почему бы мне не…
- Да сопутствует тебе великий Юпитер! Не смеешься ли ты надо мной? - спросил сконфуженный хозяин станции.
- Я пошутил, - ответил апулиец, добродушно улыбаясь и подавая хозяину чашу, наполненную формианским вином. - Выпей из чаши дружбы, не обижайся на меня, когда я шучу и разжигаю твое любопытство. Ты, по всей видимости, человек хороший… только болтун и излишне любопытен…
- Но не ради дурного, - ответил добродушный хозяин, - и, клянусь всеми богами неба и преисподней, человек я благочестивый и честный, а если я лгу, пусть погибнут от чумы моя жена и дети!
- Да ты не накликай бедствий, я тебе верю. Пей!
- Желаю тебе счастливого путешествия и благополучия, - сказал хозяин станции и, отпив из чаши два-три глотка формианского, передал ее затем апулийцу.
Апулиец чаши не взял, сказав:
- Передай ее теперь другому гостю и выпей сначала за его здоровье.
И, обратившись к отпущеннику, апулиец добавил:
- Ты, кажется, отпущенник?
- Да, я вольноотпущенный, - почтительно ответил этот могучего сложения человек, - я из рода Манлия Империозы…
- Знаменитый и древний род, - заметил хозяин станции, - один из их предков Марк Манлий Вулсон был консулом в двести восьмидесятом году римской эры, а другой…
- Я еду в Рим известить Тита Манлия об убытках, причиненных его вилле близ Брундизия мятежными гладиаторами, явившимися в наши края.
- А, гладиаторы! - вполголоса произнес хозяин станции, невольно вздрогнув. - Не говорите о них во имя Юпитера Статора! Я вспоминаю, какой страх я испытал два месяца назад, когда они проходили здесь, направляясь в Брундизий…
- Да будут прокляты они и их презренный вождь! - с жаром воскликнул апулиец, сильно стукнув по столу кулаком.
Затем он спросил у хозяина станции:
- Они причинили тебе большой ущерб?
- По правде говоря, нет… надо сказать правду… они с уважением отнеслись ко мне и к моей семье… взяли у меня сорок лошадей… но заплатили за них золотом… Они правда не дали того, что стоили лошади… но ведь… могло быть и хуже…
- В конце концов, - сказал отпущенник, прерывая хозяина станции, - они могли увести лошадей, не дав тебе ни гроша.
- Конечно! Надо признаться, что эта война, ставшая такой ужасной, унизительна для римлян, - сказал хозяин станции все также испуганно и вполголоса. - О, видели бы вы их, когда они здесь проходили!.. Неисчислимое войско… Конца не было видно… А в каком порядке шли легионы!.. Если бы не было кощунством сравнивать наших славных солдат с этими разбойниками, я бы сказал, что их легионы ничем не отличались от наших…
- Говори без обиняков, - прервал его отпущенник, - пусть это будет даже позорным, но надо быть справедливым: Спартак великий полководец, из шестидесяти тысяч рабов и гладиаторов он сумел создать войско в шестьдесят тысяч храбрых и дисциплинированных солдат.
- Клянусь римскими богами Согласия! - с негодованием воскликнул удивленный апулиец, обращаясь к вольноотпущеннику. - Как? Низкий гладиатор опустошил виллу твоего хозяина и благодетеля, а ты, негодный, осмеливаешься защищать его и превозносить его добродетели?
- Во имя великого Юпитера не думай так! - почтительно и смиренно возразил вольноотпущенник. - Я этого не говорил!.. Но я должен сказать тебе, что гладиаторские легионы вовсе не разорили виллу моего господина…
- Почему же ты только что рассказывал, что едешь в Рим сообщить Титу Манлию Империозе, владельцу виллы, об ущербе, понесенном им из-за появления в этих местах гладиаторов?
- Но ущерб, о котором я упомянул, гладиаторы нанесли не самой вилле и не землям моего господина… Речь идет о пятидесяти четырех рабах из шестидесяти, обслуживающих виллу: все они были освобождены гладиаторами, которые предоставили им право решать, желают ли они следовать за ними и бороться под их знаменами. И из шестидесяти только шестеро остались со мной на вилле - это были старики и инвалиды; а все остальные ушли в лагерь Спартака. Ну, что ты теперь скажешь? Разве это малый ущерб? Кто будет теперь работать, кто будет пахать, сеять, подрезать виноградники, собирать урожай в поместьях моего хозяина?
- К Эребу Спартака и гладиаторов! - гордо и презрительно произнес апулиец. - Выпьем за то, чтобы их уничтожили, и за наше процветание.
И после того как хозяин станции снова выпил за здоровье вольноотпущенника, последний выпил за благополучие своих собеседников и передал чашу апулийцу, который в свою очередь выпил за благополучие хозяина и вольноотпущенника.
Затем апулиец, уплатив по счету, поднялся, собираясь отправиться в конюшни и выбрать там лошадь.
- Подожди минуточку, уважаемый гражданин, - сказал хозяин станции. - Я не хочу, чтобы кто-нибудь говорил, что добропорядочный человек побывал на станции у Азеллиона и не получил от него гостевой таблички.
И он вышел из комнаты, где остались апулиец и отпущенник.
- Видно, он действительно человек порядочный, - заметил отпущенник.
- Конечно, - ответил апулиец; он встал в дверях, расставив ноги и заложив за спину руки, и запел излюбленную пастухами и крестьянами Самния, Кампаньи и Апулии песенку в честь бога Пана.
Вскоре вернулся хозяин почтовой станции и принес Деревянную табличку, на которой стояло его имя - Азеллион. Он разделил ее пополам и одну половинку, на которой было написано: "лион", отдал апулийцу.
- Эта половинка таблички поможет тебе; при ее предъявлении хозяевам других почтовых станций они будут тебе оказывать всевозможные услуги, дадут лучших лошадей и прочее, как это всегда бывало со всеми, у кого была такая половинка моей гостевой таблички. Я помню, как семь лет назад здесь проезжал Корнелий Хрисогон, отпущенник знаменитого Суллы…
- От всей души благодарю тебя, - сказал апулиец, прерывая Азеллиона, - за твою любезность и будь уверен, что, несмотря на твою беспрерывную болтовню, Порций Мутилий, гражданин Гнатии, не забудет твоей доброты и сохранит к тебе чувство искренней дружбы.
- Порций Мутилий!.. - повторил Азеллион. - Хорошо… Чтобы не забыть твоего имени, я запишу его в дневник моих воспоминаний, написанный на папирусе… ведь здесь ежедневно проезжает столько народу… столько разных имен, столько дел… нетрудно и…
Он ушел, но вскоре снова вернулся, чтобы проводить в конюшни Порция Мутилия, который должен был там выбрать лошадь.
В эту минуту прибыл еще один путешественник; по его одежде видно было, что он чей-то слуга; он сам отвел свою лошадь на конюшню, где в это время находился Порций Мутилий, наблюдавший за тем, как конюх седлал выбранного им коня. Только что прибывший слуга обратился с обычным приветствием "привет тебе" к Порцию и Азеллиону, и сам поставил своего коня у одного из отделений мраморных яслей, расположенных вдоль стены конюшни, снял с него уздечку и сбрую и положил перед ним мешок с овсом.
В то время как слуга был занят всеми этими хлопотами, в конюшне появился отпущенник Манлия Империозы; он пришел посмотреть свою лошадь, стал ласкать ее, и, незаметно для Порция Мутилия и Азеллиона, обменялся быстрым взглядом с вновь прибывшим слугой.
Последний, закончив уход за своей лошадью, направился к выходу и, проходя мимо отпущенника, сделав вид, будто только что заметил и узнал его, воскликнул:
- Клянусь Кастором!.. Лафрений!..
- Кто это? - спросил тот, быстро обернувшись. - Кребрик?.. Какими судьбами?.. Откуда едешь?
- А ты куда?.. Я еду из Рима в Брундизий.
- А я из Брундизия в Рим.