Спартак все время стоял неподвижно, скрестив на груди руки, и, не отрываясь, смотрел на возлюбленную. Увидев, что к ней возвращается жизнь, он глубоко вздохнул и поднял к небу глаза, как бы желая возблагодарить богов; потом, отпустив рабынь, он стал на колени, поцеловал белую руку Валерии, бессильно свисавшую с дивана, поднялся, запечатлел долгий поцелуй на ее лбу и быстро вышел из конклава.
В одну минуту он добежал до площадки, где расположились пятьдесят конников, державших лошадей в поводу.
- Ну? - спросил он строгим голосом. - Что вы тут делаете? Что вам нужно?
- По приказу начальника Мамилия, - отвечал командовавший отрядом декурион, - мы в отдалении следовали за тобой, боясь…
- На коней! - крикнул Спартак.
В один миг все пятьдесят всадников, ухватившись левой рукой за гривы лошадей, вскочили на своих скакунов, покрытых простыми синими чепраками.
Немногочисленные рабы, оставшиеся на вилле, преимущественно старики, в страхе молча столпились у входа; факелы в их руках освещали эту сцену. Спартак повернулся к ним и приказал:
- Приведите моего коня!
Трое или четверо рабов поспешили в соседние конюшни, вывели оттуда вороного и подвели к Спартаку. Он вскочил на коня и, обращаясь к старому домоправителю, спросил:
- Как зовут твоих сыновей?
- О великий Спартак, - со слезами в голосе ответил старик, - не наказывай моих детей за необдуманные слова, сказанные мною вчера утром!
- Низкая, рабская душа! - воскликнул в негодовании Спартак. - Ты, стало быть, считаешь меня таким же подлым трусом, как ты? Если я спросил, как зовут доблестных юношей, отцом которых ты не достоин быть, то лишь для того, чтобы позаботиться о них!
- Прости меня, славный Спартак… Аквилий и Атилий - вот как зовут их… сыновья Либедия… Позаботься о них, о великий военачальник, и да покровительствуют тебе боги и Юпитер!..
- В ад низких льстецов! - вскричал гладиатор. И, пришпорив коня, приказал своим конникам: - Галопом - марш!
И весь отряд, следуя за Спартаком, пустил коней галопом по дорожке, которая вела к воротам виллы.
Старые слуги Мессалы стояли на площадке, словно онемев. Они пришли в себя только через несколько минут, когда цокот копыт, становившийся все глуше и глуше, наконец совсем затих вдалеке.
Невозможно описать горе Валерии, ее мучения и слезы, когда она благодаря заботам рабынь пришла в себя и узнала об отъезде Спартака.
Спартак же замкнулся в себе; на лице его отражались только что пережитые страдания, морщины перерезали его лоб, и он все пришпоривал коня, как будто хотел унестись прочь от терзавшей его тревоги и горя, гнавшегося за ним. И конь его летел, как вихрь, опередив почти на расстояние двух выстрелов из лука весь отряд, скакавший во весь опор.
Спартак все думал о Валерии, о том, как будет она горевать и лить слезы, когда придет в себя. Невольным, судорожным движением он пришпорил коня, и тот мчался, распустив по ветру гриву, тяжело дыша и раздувая ноздри, из которых валил пар.
Образ Валерии неотступно стоял перед глазами Спартака, он пытался отогнать его, но тогда перед ним возникало личико Постумии, прелестной белокурой девочки, живой, смышленой, которая во всем, кроме черных глаз, унаследованных от матери, была точной копией отца. Какая она очаровательная! И такая ласковая! Такая милая! Вот она тут, перед ним, весело протягивает к нему свои пухлые ручонки… И он с тоскою думал, что, может быть, никогда больше не увидит ее. И снова безотчетно вонзал шпоры в окровавленные бока своего злосчастного скакуна.
Неизвестно, что сталось бы с конем и всадником, если бы, к счастью для них обоих, в голову Спартаку не пришли другие мысли:
- А вдруг Валерия так и не очнулась? Или, быть может, при вести о его неожиданном отъезде ее опять сразил обморок, еще более продолжительный и опасный, чем первый? А может быть, она больна и больна серьезно? А вдруг - но это невероятно, этого не может, не должно быть - любимая женщина, к величайшему несчастью…
При этой мысли он изо всей силы стиснул коленями бока лошади, сильно дернул повод и сразу остановил благородное животное.
Вскоре Спартака догнали его товарищи и остановились позади него.
- Мне нужно вернуться на виллу Мессалы, - мрачно произнес Спартак, - а вы следуйте в Лабик.
- Нет!..
- Ни за что! - ответили в один голос конники.
- Почему же? Кто может мне это запретить?
- Мы! - раздались голоса.
- Наша любовь к тебе! - крикнул кто-то.
- Твоя честь! - добавил третий.
- Твои клятвы! - вскричали другие.
- Наше дело, которое без тебя погибнет!
- Долг! Твой долг!
Послышался ропот, нестройные возгласы, почти единодушные просьбы.
- Но вы не понимаете, клянусь всемогуществом Юпитера, что там осталась женщина, которую я боготворю. Быть может, она сейчас умирает от горя… и я не могу…
- Если, к несчастью - да не допустят этого боги! - она умерла, ты себя погубишь, а ее не спасешь; если же твои опасения напрасны, то для твоего и ее спокойствия достаточно будет послать туда гонца, - сказал декурион, - и в голосе его звучали уважение к горю Спартака и трогательная преданность.
- Стало быть, чтобы избежать опасности, которая может угрожать мне, я вместо себя подвергну ей другого? Нет, призываю в свидетели всех богов Олимпа, никто не скажет, что я способен на такую низость!
- Я, ничем не рискуя, вернусь на виллу Мессалы, - громко и решительно произнес один из конников.
- Каким образом? Кто ты?
- Я один из преданных тебе людей и готов отдать за тебя жизнь, - отвечал конник, подъехав на своем скакуне к Спартаку. - Я не рискую ничем, потому что я латинянин, хорошо знаю эти края и язык страны. В первой же крестьянской хижине я переоденусь в крестьянское платье и отправлюсь на виллу Валерии Мессалы. Прежде чем ты доедешь до Нолы, я привезу тебе самые подробные вести о Валерии.
- Если я не ошибаюсь, - сказал Спартак, - ты свободнорожденный Рутилий.
- Да, - ответил всадник, - я Рутилий. Я рад и горжусь, Спартак, что после всех твоих блестящих побед ты узнал меня среди десяти тысяч гладиаторов!
Рутилий был храбрый и благоразумный юноша; на него можно было положиться, поэтому Спартак уступил просьбам своих солдат и согласился на предложение латинянина. Продолжая путь во главе отряда, фракиец вскоре очутился у небольшой виллы. Пока Рутилий переодевался, Спартак на дощечке, которую ему дал владелец виллы, написал по-гречески нежное письмо Валерии и передал его юноше. Рутилий пообещал отдать письмо Валерии в собственные руки.
Немного успокоившись, Спартак пустил своего коня рысью и в сопровождении гладиаторов поскакал по дороге, которая вела из Тускула в Лабик.
На рассвете они прибыли туда, где их с нетерпением ждал Мамилий с двумястами пятьюдесятью всадниками. Начальник этого отряда конницы доложил вождю, что за истекшие сутки жители были сильно напуганы набегом на Лабик, поэтому он считает более благоразумным, не дожидаясь наступления вечера, немедленно покинуть эти места и ускоренным маршем идти к Аквину.
Спартак согласился с разумными доводами Мамилия; не теряя времени, отряд выступил из маленького лагеря у Лабика и отправился по преторской дороге к Пренесте. Город остался по левую руку, а конники повернули направо и выехали на Латинскую дорогу. Они скакали весь день и всю следующую ночь и только на рассвете, почти совсем загнав лошадей, прибыли в Алетрий, где Спартак велел отряду сделать привал и отдыхать весь день.
На следующую ночь он направился быстрым маршем в Ферентин, прибыл туда через два часа после восхода солнца и тотчас двинулся дальше, в Фрегеллы, так как узнал от римских легионеров, дезертировавших в лагерь гладиаторов из войска Вариния, стоявшего в Норбе, что многие из жителей Лабика приходили к Варинию и рассказывали ему об отряде гладиаторских конников, замеченных около Тускула, и что претор разделил свою кавалерию на два отряда, по пятьсот человек в каждом; один отправил в погоню за врагом до самого Тускула, а другой с минуты на минуту мог появиться в Ферентине, куда его направил Вариний для того, чтобы преградить дорогу гладиаторам, возвращавшимся после набега, и отрезать им путь к спасению, лишив их возможности вернуться в аквинский лагерь.
Спартак немедленно оставил Ферентин, не давая отдыха своим конникам до тех пор, пока они не добрались до Фрегелл; оттуда в полночь он двинулся в Аквин, куда и прибыл на рассвете.
Вечером приехал Рутилий и привез фракийцу утешительные вести о здоровье Валерии, а также и письмо от нее, очень нежное, хотя и полное упреков, в ответ на несколько страстных строк Спартака.
В письме Валерия сообщала своему возлюбленному, что теперь она будет посылать ему в лагерь письма через Либедия, старика домоправителя, и настойчиво просила, чтобы Спартак писал ей и пересылал письма тем же путем. Что касается Либедия, то он всегда готов был с радостью исполнить любое желание своей госпожи, и нетрудно себе представить, с каким восторгом он принял предложение ездить в лагерь гладиаторов, где он будет иметь возможность повидать и обнять своих сыновей.
На следующий день, посоветовавшись с Эномаем, Борториксом и другими начальниками легионов, Спартак, как это и было решено раньше, оставил Аквин и во главе двадцати тысяч гладиаторов направился в Нолу, куда прибыл после пятидневного перехода. Трудно описать, с какою радостью двадцать пять тысяч гладиаторов, стоявших лагерем под Нолой, встретили своих собратьев, покрывших себя славою побед и возвращающихся из Аквина.