При этой улыбке и этих словах точно молния осветила сознание фракийца; он широко открыл глаза и со все возрастающим удивлением вперил их в юного солдата и неуверенным тоном воскликнул:
- Вот как! Неужели!.. Может ли быть?.. Юпитер Олимпиец! Да неужели это ты?
- Да, это я, Эвтибида. Да, да, Эвтибида, - ответил юноша, вернее девушка, так как перед Спартаком действительно стояла переодетая куртизанка Эвтибида. Он смотрел на нее и никак не мог прийти в себя от удивления. Тогда она сказала:
- Разве я не была рабыней?.. Разве я не видела, как родных моих обратили в рабство?.. Разве я не утратила отечества? Разве развратники-римляне не превратили меня в презренную куртизанку?
Девушка говорила, еле сдерживая гнев, а последние слова произнесла чуть слышно, но со страстным негодованием.
- Я понимаю, понимаю тебя… - задумчиво и грустно сказал Спартак, - может быть, в эту минуту он вспомнил о своей сестре. Минуту он молчал, затем, подняв голову, добавил с глубоким, печальным вздохом: - Ты слабая, изнеженная женщина, привыкшая к роскоши и наслаждениям… Что станешь ты здесь делать?
- О! - гневно воскликнула девушка. Никто не подумал бы, что она способна на такую вспышку. - О, Аполлон Дельфийский, просвети его разум! Он ничего не понимает. Во имя фурий-мстительниц! Говорю тебе, что я хочу отомстить за своего отца, за братьев, за порабощенную отчизну, за мою молодость, оскверненную распутством наших угнетателей, за мою поруганную честь, за мою загубленную жизнь, за мой позор, а ты еще спрашиваешь, что я собираюсь делать в этом лагере?
Лицо девушки и прекрасные ее глаза горели гневом. Спартак был растроган этой дикой энергией и силой и, протянув руку гречанке, сказал:
- Да будет так! Оставайся в лагере… шагай бок о бок с нами, если ты можешь… сражайся вместе с нами, если ты в силах,
- Я все смогу, что захочу, - нахмурив лоб и брови, ответила отважная девушка. Она взяла и судорожно сжала протянутую ей руку Спартака.
Но от этого прикосновения вся энергия, вся жизненная сила как будто ослабела в ней. Эвтибида вздрогнула, побледнела, ноги у нее подкосились, она была близка к обмороку. Заметив это, фракиец подхватил ее левой рукой и поддержал, чтобы она не упала.
От этого невольного объятия дрожь пробежала по всему ее телу. Фракиец заботливо спросил:
- Что с тобой? Чего ты хочешь?
- Поцеловать твою руку, твои могучие руки, покрывшие тебя славой, о доблестный Спартак! - шептала она и, мягко склонясь к рукам гладиатора, приникла к ним жарким поцелуем.
Точно туманом заволокло глаза великого полководца, кровь закипела в жилах и огненной струёй ударила в голову. На миг у него возникло желание сжать девушку в своих объятиях, но он быстро овладел собой, освободился от ее чар и, отдернув свои руки, отодвинувшись от нее, сдержанно сказал:
- Благодарю тебя… достойная женщина… за участие в судьбе угнетенных… Благодарю за выраженное тобой восхищение, но ведь мы хотим уничтожить рабство и поэтому должны устранять любое его проявление.
Эвтибида стояла молча, с опущенной головой, не двигаясь, точно пристыженная. Гладиатор спросил:
- В какую часть нашего войска ты желаешь вступить?
- С того дня, как ты поднял знамя восстания, и до вчерашнего дня я с утра до вечера училась фехтовать и ездить верхом… Я привела с собой трех великолепных коней, - ответила куртизанка, мало-помалу приходя в себя и наконец, окончательно овладев собой, подняла глаза на Спартака. - Желаешь ли ты, чтобы я была твоим контуберналом?
- У меня нет контуберналов, - ответил вождь гладиаторов.
- Но если ты ввел в войско рабов, борющихся за свободу, римский боевой строй, то теперь, когда эта армия выросла до четырех легионов, а вскоре будет насчитывать восемь - десять легионов, необходимо, чтобы и ты, их вождь, имел, по римским обычаям, как консул, подобающую твоему званию свиту и поднял этим свой престиж. Контуберналы тебе будут необходимы уже с завтрашнего дня, так как, командуя армией в двадцать тысяч человек, ты не можешь попасть в одно и то же время в различные места, у тебя должны быть связные для передачи твоих распоряжений начальникам легионов.
Спартак с удивлением смотрел на девушку и, когда она умолкла, тихо произнес:
- Ты необыкновенная женщина!
- Скажи лучше, пылкая и твердая душа в слабом женском теле, - гордо ответила гречанка.
И через минуту продолжала:
- У меня сильный характер и пытливый ум, я одинаково хорошо владею латынью и греческим языком, я могу оказать серьезные услуги нашему общему делу, на которое я отдала все свое достояние… около шестисот талантов, а с этого дня я посвящаю ему всю свою жизнь.
С этими словами она обернулась к проходившей в нескольких шагах от претория главной дороге лагеря, по которой сновали взад и вперед гладиаторы, и позвала кого-то резким долгим посвистом; тотчас на дороге появился раб, подгонявший лошадь; на спине ее в двух небольших мешках было сложено золото Эвтибиды, которое она приносила в дар восставшим. Лошадь остановилась перед Спартаком.
Фракиец был ошеломлен смелостью и широтой души молодой гречанки; несколько секунд он был в смущении и не знал, что ей ответить; затем сказал, что так как это лагерь рабов, объединившихся для завоевания свободы, то он, конечно, открыт для тех, кто хочет примкнуть к ним; следовательно, и Эвтибиду охотно примут в лагерь гладиаторов; вечером он соберет руководителей Союза, чтобы поговорить об ее щедром даре армии гладиаторов, составляющем все ее достояние; что же касается желания Эвтибиды быть его контуберналом, то он ничего не может обещать ей: если будет постановлено, что при вожде гладиаторов должны состоять контуберналы, он о ней не забудет.
Спартак прибавил несколько слов благодарности, согласно правилам греческой учтивости, но произнес эти ласковые слова признательности строгим, почти мрачным тоном; потом, простившись с Эвтибидой, он вернулся в свою палатку.
Застыв неподвижно, словно статуя, девушка следила взглядом за Спартаком и, когда он скрылся в палатке, еще долго не спускала с него глаз. Потом, тяжело вздохнув, она сделала над собой усилие и, опустив голову, медленно пошла в тот конец лагеря, который по римскому обычаю отводился для союзников и где ее рабы, которых она привезла с собой, разбили для нее палатку. Она тихо шептала:
- И все же я люблю, люблю его!..
Тем временем Спартак велел позвать в свою палатку Крикса, Граника, Борторикса, Арторикса, Брезовира и других трибунов, являвшихся и прежде военачальниками Союза, и до поздней ночи держал с ними совет.
На этом собрании были приняты следующие решения: принять деньги, принесенные в дар куртизанкой Эвтибидой, и большую часть их употребить на приобретение оружия, щитов и панцирей у всех оружейников окрестных городов; гречанку удостоить просимой ею должности контубернала и в этом чине, совместно с девятью юношами, которых Спартак выберет в гладиаторских легионах, приписать к главному штабу. Всеми было признано, что теперь вождя должны сопровождать контуберналы для передачи его приказаний. Было постановлено также двести талантов из шестисот, принесенных в дар Эвтибидой, истратить на покупку уже объезженных лошадей, для того чтобы возможно скорее создать кавалерийский корпус и теснее сочетать его действия с действиями многочисленной пехоты, основной силы войска гладиаторов.
Относительно военных операций было решено, что Крикс останется с двумя легионами в Ноле и совместно с Граником будет руководить обучением равеннского легиона, прибывшего в лагерь два дня назад; Спартак с легионом, которым командовал Борторикс, соединится в Бовиане с Эномаем и нападет на Коссиния и Вариния, прежде чем они закончат комплектование своей новой армии.
И вот на рассвете следующего дня Спартак во главе легиона вышел из лагеря и через Кавдинские горы направился в Аллифы. Сколько Эвтибида и Мирца ни просили его взять их с собой, он не согласился, заявив им, что идет не на войну, а только на разведку, и скоро вернется; он просил их оставаться в лагере и ждать его возвращения.
Когда Спартак прибыл в Бовиан, он уже не застал там Эномая, которому надоело без дела сидеть в лагере. Два дня назад он снялся с лагеря и, предоставив Коссинию сидеть за стенами Бовиана, направился в Сульмон, где, по донесениям разведчиков и шпионов, находился Вариний для набора солдат. Эномай надеялся напасть на него и разбить.
Но случилось то, чего ограниченный ум Эномая не мог предвидеть: Коссиний, на следующий же день после ухода германца, тайно оставил Бовиан и направился по следам гладиаторов с намерением атаковать их с тыла, как только они встретятся с Варинием.
Спартак сразу понял всю опасность положения Эномая; он дал своему легиону только несколько часов для отдыха, а затем отправился по следам Коссиния, который опередил его уже на два дня. Коссиний, старый солдат, но бесталанный полководец, слепо благоговел перед старинными правилами; он двигался, как это обычно полагалось, переходами по двадцать миль в день, а Спартак, совершив два перехода по тридцать, догнал его через два дня у Ауфидены и напал на него. Нанеся Коссинию жестокое поражение, Спартак стал преследовать бегущих римлян. Коссиний со стыда и отчаяния бросился в гущу гладиаторов и погиб.