- Мне много и часто рассказывала о тебе твоя милая Мирца; мне известна твоя необыкновенная отвага. И теперь, когда я говорю с тобой, мне совершенно ясно, что презренным ты не был никогда, а по уму, воспитанности и манерам ты более подобен греку, чем варвару.
Невозможно описать, какое впечатление произвели на Спартака эти слова, сказанные нежным голосом. Глаза его увлажнились, он ответил прерывающимся голосом:
- О, будь благословенна… за эти сочувственные слова, милосерднейшая из женщин… и пусть великие боги… окажут тебе предпочтение перед всеми людьми… как ты этого заслуживаешь, и сделают тебя самой счастливой из всех смертных!
Валерия не могла скрыть своего волнения, его выдавали ее выразительные глаза, частое и бурное дыхание, вздымавшее ее белую грудь.
Спартак был сам не свой; ему казалось, что он жертва каких-то чар, что он попал во власть какой-то фантасмагории, возникшей в его мозгу, и тем не менее он всей душой отдавался этому сладостному сновидению, этому колдовскому призраку счастья. Он смотрел на Валерию восторженным взглядом, полным смирения и обожания; он с жадностью слушал ее мелодичный голос, казавшийся ему гармоничными звуками арфы Аполлона, упивался ее горящим, страстным взором, сулившим, казалось, несказанные восторги любви и, хотя он не мог верить и не верил тому, что явно отражалось в ее глазах, считал все это лишь галлюцинацией, плодом разгоряченного воображения, - все же он не спускал влюбленных глаз, пылающих, как огненная лава, сияющих, как луч солнца, с дивных очей Валерии; сейчас в них был для него весь смысл жизни; все его чувства, все мысли принадлежали ей одной.
Вслед за последними словами Спартака наступила тишина, слышно было только дыхание Валерии и фракийца. Почти помимо их сознания, они были погружены в одни и те же мысли, от одних и тех же чувств трепетали их души; оба они были в смятении.
Валерия первая решила прервать опасное молчание и сказала Спартаку:
- Теперь ты совершенно свободен. Не хочешь ли управлять школой из шестидесяти рабов, из которых Сулла решил сделать гладиаторов? Он устроил эту школу у себя на вилле в Кумах.
- Я готов на все, что только ты пожелаешь, - ведь я раб твой и весь принадлежу тебе, - тихо сказал Спартак, глядя на Валерию с выражением беспредельной нежности и преданности.
Валерия молча посмотрела на него долгим взглядом, потом встала и, точно ее снедала какая-то тревога, прошлась несколько раз по комнате и, остановившись перед рудиарием, опять безмолвно устремила на него глаза, а затем очень тихо спросила:
- Спартак, скажи мне откровенно: что ты делал много дней назад, спрятавшись за колонной в портике моего дома?
Тайна Спартака уже перестала быть его сокровенной тайной. Валерия, верно, насмехается в глубине души над дерзостью какого-то гладиатора, поднявшего свой взор на одну из самых прекрасных и знатных римлянок.
Точно пламя разлилось по бледному лицу гладиатора, он опустил голову и ничего не ответил. Тщетно пытался он поднять глаза на Валерию и заговорить, - его удерживало чувство стыда.
И тут он почувствовал всю горечь своего незаслуженного позорного положения; он проклинал в душе войну и ненавистное могущество Рима; он стиснул зубы, дрожа от стыда, от горя и гнева.
Не зная, чем объяснить молчание Спартака, Валерия сделала шаг к нему и едва слышно, голосом, еще более нежным, чем прежде, спросила:
- Скажи мне… что ты там делал?
Рудиарий, не поднимая головы, упал перед Валерией на колени и прошептал:
- Прости, прости меня! Прикажи своему надсмотрщику сечь меня розгами… пускай распнут меня на Сестерцевом поле, я заслужил это!
- Что с тобой? Встань!.. - сказала Валерия, беря Спартака за руку и заставляя его подняться.
- Я боготворил тебя, как боготворят Венеру и Юнону! Клянусь тебе в этом.
- Ах! - радостно воскликнула матрона. - Ты приходил, чтобы увидеть меня?
- Чтобы поклоняться тебе. Прости меня, прости!..
- Встань, Спартак, благородное сердце! - сказала Валерия дрожащим от волнения голосом, с силой сжимая его руку.
- Нет, нет, здесь у твоих ног, здесь мое место, божественная Валерия!
И, схватив край ее туники, он горячо и страстно целовал его.
- Встань, встань, не тут твое место, - вся дрожа прошептала Валерия.
Спартак, покрывая жаркими поцелуями руки Валерии, поднялся и, глядя на нее влюбленными глазами, повторял точно в бреду глухим и еле слышным голосом:
- О дивная… дивная… дивная Валерия!..
Глава шестая
УГРОЗЫ, ЗАГОВОРЫ И ОПАСНОСТИ
Прекрасная куртизанка, гречанка Эвтибида, возлежала на пурпурных мягких подушках в зале для собеседования у себя в доме на Священной улице, близ храма Януса.
- Итак, - сказала она, - ты что-нибудь знаешь? Понял ты, в чем тут дело?
Собеседником ее был человек лет пятидесяти, с безбородым лицом, изрезанным морщинами, которые плохо скрывал густой слой румян и белил; по манере одеваться в нем тотчас же можно было признать актера. Эвтибида, не дождавшись ответа, добавила:
- Хочешь, я скажу, что я думаю о тебе, Метробий? Я никогда особенно высоко тебя не ценила, а сейчас вижу, что ты и вовсе ничего не стоишь.
- Клянусь маской Мома, моего покровителя! - ответил актер писклявым голосом. - Если бы ты, Эвтибида, не была прекраснее Дианы и обворожительней Венеры, даю тебе слово Метробия, близкого друга Корнелия Суллы, хранящего эту дружбу ни мало ни много тридцать лет, что я рассердился бы на тебя! Поговори со мной так кто-нибудь другой, и я, клянусь Геркулесом Победителем, повернулся бы и ушел, пожелав дерзкому приятного путешествия к берегам Стикса!
- Но что же ты сделал за это время? Что разузнал об их планах?
- Сейчас скажу… И много и ничего…
- Как это понять?
- Будь терпелива, и я все тебе объясню. Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что я, Метробий, старый актер, вот уже тридцать лет исполняющий женские роли во время народных празднеств, обладаю искусством обольщать людей. К тому же речь идет о варварах, невежественных рабах, о гладиаторах, несомненных варварах. Я, конечно, сумею добиться своей цели, тем более что располагаю необходимым для этого средством - золотом.
- Потому-то я и дала тебе это поручение, я не сомневалась в твоей ловкости, а ты…
- Но пойми, прелестнейшая Эвтибида, если моя ловкость должна была проявиться в раскрытии заговора гладиаторов, то тебе придется испытать ее на чем-нибудь другом и иным образом, ибо заговор гладиаторов никак нельзя раскрыть - его, попросту говоря, и в помине нет.
- Так ли? Ты в этом уверен?
- Уверен, совершенно уверен, о прекраснейшая из девушек.
- Два месяца назад… да, не больше двух месяцев, я имела сведения о том, что у гладиаторов заговор, что они объединились в какое-то тайное общество, у них был свой пароль, свои условные знаки, свои гимны, и кажется, они замышляли восстание, похожее на восстание рабов в Сицилии.
- И ты серьезно верила в возможность восстания гладиаторов?
- А почему бы и нет?.. Разве они не умеют сражаться, не умеют умирать?
- В амфитеатрах…
- Вот именно. Если они умеют сражаться и умирать на потеху толпы, то почему бы им не подняться и не повести борьбу не на жизнь, а на смерть за свою свободу?
- Ну что же, если ты утверждаешь, что это тебе было известно, значит, это правда… и действительно у них был заговор… но могу тебя заверить, что теперь у них никакого заговора нет.
- Ах, - произнесла с легким вздохом прекрасная гречанка, - я, кажется, знаю, по каким причинам; боюсь, что я угадываю их!
- Тем лучше! А я их не знаю и нисколько не стремлюсь узнать!
- Гладиаторы сговорились между собой и подняли бы восстание, если б римские патриции, недовольные существующими законами и сенатом, возглавили их борьбу и приняли командование над ними!
- Но так как римские патриции, как бы подлы они ни были, еще не такие низкие подлецы, чтобы стать во главе гладиаторов…
- А ведь был такой момент… Впрочем, довольно об этом. Скажи лучше, Метробий…
- Сперва удовлетвори мое любопытство, - сказал актер, - от кого ты узнала о заговоре гладиаторов?
- От одного гладиатора… моего соотечественника…
- Ты, Эвтибида, более могущественна на земле, чем Юпитер на небе. Одной ногой ты попираешь Олимп олигархов, а другой грязное болото черни…
- Что ж, я делаю, что могу, стараюсь добиться…
- Добиться чего?
- Власти, добиться власти! - воскликнула Эвтибида дрожащим от волнения голосом; она вскочила, лицо ее исказилось от гнева, глаза сверкали зловещим блеском, они были полны глубокой ненависти, отваги, решимости, которых никак нельзя было предположить в этой очаровательной, хрупкой девушке. - Я хочу добиться власти, стать богатой, могущественной, всем на зависть… - И шепотом, со страстной силой, она добавила: - Чтобы иметь возможность отомстить!
Метробий хотя и привык к самому разнообразному притворству на сцене, все же был поражен; открыв рот, он смотрел на искаженное лицо Эвтибиды; гречанка заметила это и, опомнившись, вдруг громко расхохоталась.
- Не правда ли, я недурно сыграла бы Медею? Может быть, не с таким успехом, как Галерия Эмболария, но все же… Ты от изумления обратился в столб, бедный Метробий. Хотя ты старый и опытный актер, а навсегда останешься на ролях женщин и мальчиков!..
И Эвтибида снова захохотала, приведя Метробия в полное замешательство.
- Чтобы добиться чего? - спросила через минуту куртизанка. - Чего добиться, старый, безмозглый чурбан?