Но Лутация Одноглазая не отличалась щепетильностью и не обращала внимания на всякие тонкости, - тут ведь было не место для менял, всадников и патрициев. К тому же добродушная Лутация думала, что по воле Юпитера солнце сияет на небе одинаково как для богатых, так и для бедных, и если для богачей открыты винные и пирожные лавки, трактиры и гостиницы, то и бедняки должны иметь свои кабаки. А кроме того, Лутация успела убедиться, что квадрант, асс и сестерций из кармана бедняка или какого-нибудь мошенника ничем не отличаются от таких же монет зажиточного горожанина или надменного патриция.
- Лутация, черт возьми, скоро ты подашь эти проклятые битки? - орал старый гладиатор, лицо и грудь которого были покрыты шрамами.
- Ставлю сестерций, что Лувений доставляет ей с Эсквилинского поля мертвечину, не доеденную воронами. Вот из какого мяса Лутация готовит свои дьявольские битки! - кричал нищий, сидевший рядом со стариком гладиатором.
Громкий хохот раздался в ответ на зловещую шутку нищего, притворявшегося калекой. Однако могильщику Лувению, коренастому толстяку с багровым и угреватым лицом, выражавшим тупое равнодушие, не пришлась по вкусу шутка нищего, и в отместку он громко заявил:
- Лутация, послушай честного могильщика: когда готовишь битки для этого чумазого Велления (так звали нищего), клади в них тухлую говядину - ту самую, которую он привязывает веревкой к своей груди и выдает за кровавые раны. Никаких ран у него и в помине нет, только надувает сердобольных людей, чтобы ему подавали побольше.
За этой репликой последовал новый оглушительный взрыв хохота.
- Не будь Юпитер лентяем и не спи он так крепко, уж он истратил бы одну из своих молний и мигом испепелил бы тебя! Прощай тогда могильщик Лувений, бездонный, зловонный бурдюк!
- Клянусь черным скипетром Плутона, я так отделаю кулаками твою варварскую рожу, таких шишек насажаю, что тебе не придется и обманывать людей, попрошайка, будешь молить о жалости по праву.
- А ну подойди, подойди, пустомеля! - вскочив с места, вопил во все горло нищий, потрясая кулаками. - Подойди. Я тебя живо отправлю к Харону и, клянусь крыльями Меркурия, прибавлю тебе из своих денег еще одну медную монетку: всажу ее тебе в твои волчьи зубы, держи крепче!
- Перестаньте вы, старые клячи! - заревел Гай Тауривий, огромного роста атлет из цирка, увлеченный игрой в кости. - Перестаньте, а не то, клянусь всеми богами Рима, я так вас стукну друг о дружку, что перебью все ваши трухлявые кости и превращу вас в трепаную коноплю!
К счастью, в эту минуту Лутация Одноглазая и ее рабыня - эфиопка Азур внесли и поставили на стол два огромнейших блюда, наполненные дымящимися битками. На них с жадностью набросились две самые большие компании из числа собравшихся в таверне.
Сразу воцарилась тишина. Удачники, первыми получившие еду, придя в веселое настроение, пожирали битки и находили стряпню Лутации превосходной. А в это время за другими столами играли в кости, перемешивая игру с грубым богохульством и разговорами на злободневную тему - о бое гладиаторов в цирке, на котором посчастливилось присутствовать кое-кому из посетителей, являвшихся свободными гражданами. Они рассказывали чудеса на удивление тем, кто принадлежал к сословию рабов и не допускался на зрелища в цирк. Все превозносили до небес мужество и силу Спартака.
Лутация сновала взад и вперед, подавала на столы колбасу. Мало-помалу в таверне Венеры Либитины установилась тишина.
Первым нарушил молчание старый гладиатор.
- Я двадцать два года бился в амфитеатрах и цирках, - громко сказал он. - Меня, правда, немножко продырявили, распороли и опять сшили, а все-таки я спас свою шкуру, значит, храбростью и силой меня не обидели боги. Но, скажу вам, я еще не встречал и не видывал такого гладиатора, такого силача и такого фехтовальщика, как Спартак Непобедимый!
- Родись он римлянином, - добавил покровительственным тоном атлет Гай Тауривий (сам он родился в Риме), - его можно было бы возвести в герои.
- Как жаль, что он варвар! - воскликнул Эмилий Варин, красивый юноша лет двадцати, хотя его лицо уже избороздили морщины - явные следы развратной жизни, состарившей его прежде времени.
- Ну и счастливец же этот Спартак! - заметил старый легионер, сражавшийся в Африке; лоб его пересекал широкий рубец, а из-за раны в ноге он охромел. - Хоть он и дезертир, а ему даровали свободу! Слыханное ли дело! Сулла, видно, был в добром расположении - вот и расщедрился!
- Вот, должно быть, злился ланиста Акциан! - сказал старый гладиатор.
- Да, он всем плакался: ограбили, разорили, погубили!..
- Ничего, за свой товар он получил звонкой монетой!
- Да, надо правду сказать, товар был хорош! Такие молодцы - один лучше другого!
- Кто же спорит, товар был хорош, но и двести двадцать тысяч сестерциев тоже деньги немалые.
- Да еще и какие! Клянусь Юпитером Статором!
- Клянусь Геркулесом! - воскликнул атлет. - Мне бы их, эти денежки! Как мне хочется познать власть золота во всяческих делах, в которых наши чувства могут получить удовлетворение с помощью денег!
- Ты?.. А мы-то что же? Ты думаешь, Тауривий, мы не сумели бы вкусить наслаждение, заполучив двести двадцать тысяч сестерциев?
- Сорить деньгами нетрудно, да не всякий умеет скопить их.
- Только вы уж не убеждайте меня, что Сулле трудом достались его богатства!
- Он начал с того, что получил наследство от одной женщины… из Никополя…
- Она уже была в летах, когда влюбилась в него; а он был тогда еще молод и если не красив, то уж, наверно, не так уродлив, как теперь.
- Умирая, она завещала ему все свои богатства.
- А в молодости он был беден. Я знал одного гражданина, у которого Сулла долго жил в доме на хлебах, - сказал атлет, - он получал три тысячи сестерциев в год.
- В войне с Митридатом, при осаде и взятии Афин Сулла сумел захватить львиную долю добычи. Вот тогда он приумножил свое богатство. А потом наступили времена проскрипций, и по приказу Суллы убито было семнадцать консулов, шесть преторов, шестьдесят эдилов и квесторов, триста сенаторов, тысяча шестьсот всадников и семьдесят тысяч граждан. И как вы думаете, куда пошло все их имущество? Прямо в казну? А Сулле так-таки ничего и не перепало?
- Хотелось бы мне получить хотя бы самую малую толику того, что ему досталось во времена проскрипций!
- И все же, - задумчиво сказал Эмилий Варин, хорошо образованный юноша, склонный в этот вечер пофилософствовать, - пусть Сулла из бедняка превратился в богача, пусть он возвысился из неизвестности и стал диктатором Рима, триумфатором, пусть ему воздвигли золотую статую перед рострами с надписью: "Корнелий Сулла Счастливый, император". А все же этот всемогущий человек страдает неизлечимой болезнью, которую не в силах победить ни золото, ни науки.
Слова эти произвели глубокое впечатление на весь собравшийся здесь сброд; и все единодушно воскликнули:
- Да, верно, верно!..
- Так ему и надо! - со злобой крикнул хромой легионер, сражавшийся в войсках Гая Мария в Африке и благоговевший перед его памятью. - Поделом ему! Пускай помучится. Он бешеный зверь, чудовище в человеческом обличье! Это ему зачлась пролитая им кровь шести тысяч самнитов. Они сдались Сулле при условии сохранения им жизни, и все эти шесть тысяч человек были умерщвлены в цирке. Когда в них метали там стрелы, сенаторы, собравшиеся в курии Гостилия, услыхав душераздирающие крики несчастных, в страхе вскочили с мест, а Сулла преспокойно продолжал свою речь и лишь холодно заметил сенаторам, чтобы они слушали его внимательно и не беспокоились по поводу того, что происходит снаружи: там просто дают, по его приказу, урок кучке негодяев.
- А резня в Пренесте, где он, за исключением человека, связанного с ним узами гостеприимства, за одну ночь, не щадя ни пола, ни возраста, перебил все злосчастное население города - двенадцать тысяч человек?
- Не он ли разрушил и сровнял с землей Сульмон, Сполетий, Интерамну, Флоренцию - самые цветущие города Италии, за то, что они были приверженцами Мария и нарушили верность Сулле?
- Эй, ребята, замолчите! - крикнула Лутация; она сидела на скамейке и клала на сковороду зайчатину, которую собиралась жарить. - Вы, сдается мне, хулите диктатора Суллу Счастливого? Предупреждаю, держите язык за зубами! Я не хочу, чтобы в моей таверне поносили величайшего гражданина Рима!
- Так вот оно что! Оказывается, косоглазая-то - сторонница Суллы! Ах ты, проклятая! - воскликнул старый легионер.
- Эй ты, Меттий, - заорал могильщик Лувений, - говори с уважением о нашей любезной Лутации!
- Клянусь щитом Беллоны, ты у меня замолчишь! Вот еще новость! Какой-то могильщик смеет приказывать африканскому ветерану!
Неизвестно, чем бы закончилась эта новая перепалка, как вдруг с улицы послышался нестройный хор женских голосов, безобразно фальшививших, но явно претендовавших на хорошее пение.
- Это Эвения, - заметил один из гостей.
- Это Луцилия.