– Не мелочны?
– О, нет, – произнесла она, отклеивая угол этикетки на бутылке. – Очень мелочные. Но к своим они относятся более мелочно, чем к посторонним. Они бы нарушили твою частную жизнь только в том случае, если бы знали тебя с детства.
– Но они ведь знают тебя с детства, – напомнил Дин, глядя на нее.
– Да, – озадаченно протянула она.
Холодильник обычно не производил шума, но в этот момент он выключился. Наступившая затем полная тишина предельно ясно давала понять, что он не работает.
– В любом случае, что ты собираешься делать, пока ты здесь? – поинтересовалась Эвви. – Я предполагаю, что ты не хочешь попасть в «омаров бизнес».
– Судя по вашим местным приметам, это был бы вполне приемлемый вариант, особенно если учесть, что я не собираюсь идти на обувную фабрику, как планировал прежде.
– О, нет, ловля омаров – бизнес самый что ни на есть настоящий. Это то, чем занимался мой отец. Когда я была маленькой, он купил свою собственную лодку, и она сохранялась у него до тех пор, пока пару лет назад он не ушел на пенсию.
– Он все еще с твоей мамой?
– Нет. Она живет во Флориде с тех пор, как мне исполнилось восемь. Она снова вышла замуж, за торговца недвижимостью, теперь делает украшения и продает их туристам. Последний раз, когда я ее навещала, она делала что-то с «морским стеклом»[46] и старыми монетами. Я так и не поняла, что.
– Может быть, ее вдохновили парни на пляже с металлоискателями. Я много такого видел в Майами.
– Очень может быть. Так расскажи мне о своих планах!
– Почитать Воннегута, – сказал он. – Посочинять стихи. Еще я немного играю на укулеле[47]. Делаю скульптуры из коряг.
Эвви вдруг поняла, что ее брови озадаченно сдвинуты вместе, и усилием воли раздвинула их.
– Ох!
– Это шутка.
Эвви закатила глаза:
– Это было смешно.
Дин рассмеялся:
– Я и сам не знаю. Но точно это будет не бейсбол. Просто… поездить по Мэну, потусоваться с Энди. Я вроде как в отпуске от всего на свете.
– Честно говоря, я думала, что Нью-Йорк был бы хорошим местом для того, чтобы смешаться с толпой.
– Для большинства людей – да, – согласился Дин, намеком давая понять, что он особый случай и о многом здесь просто не говорилось.
Она встала:
– Правильно, вполне справедливо. Ладно, я должна пойти и немного поработать.
– А, понятно. Энди говорил, что ты работаешь с журналистами.
– Верно, – подтвердила она. – Сейчас я переписываю в файл интервью одного из моих клиентов с очень известным музыкантом, чье имя рифмуется с… Бейлором Биффом. А Бейлору есть что рассказать.
– К чему осторожность? У Бейлора на тебя ничего нет, – заверил Дин, возвращаясь к распаковке двух коробок. – Ты просто рассказываешь хорошую историю.
Она улыбнулась:
– Если это так, то я все эти годы только тем и занималась, что слушала, как другие люди рассказывают хорошие истории.
– Я ценю все это, – сказал Дин, когда она остановилась в дверях.
– Ценишь что?
– Просто ты знаешь, где остановиться. Я про эту историю с хлопьями.
– Ах. Что ж, всегда пожалуйста. Если когда-нибудь ты захочешь увидеть игру «Когтей», дай мне знать. Они снова начнут играть весной, когда ты все еще будешь здесь.
Она помолчала и продолжила:
– Звучит странно? Взять тебя на игру…
– Ты думаешь, что я тот, кто из статьи… кто поехал крышей?
Она подняла руку, останавливая его:
– Неважно. Речь ведь о бейсболе.
Помолчав, она продолжила:
– Окей. Увидимся позже!
Глава 6
«Как ни крути, это прекрасный день для посадки деревьев», – была вынуждена признать Эвви.
День был напористо бодрящим, и от того вино в бокале соблазняло ее все больше и больше. Энди встретил ее на парковке, и они пошли через лужайку к скамейкам. Там уже сидел доктор Шрамм. Там же были и друг Тима Нейт, и любимая медсестра Тима, с которой, как Эвви знала, он постоянно флиртовал. Стояли и еще несколько человек, которых Эвви не узнала. Она только подумала, что, возможно, это люди из Камдена или Портленда. Одеты они были в осенние куртки, а на их лицах гуляла осенняя грусть. Яма в траве уже не зияла хищным оскалом, ее заполнил шар корневища дерева. Теперь оставалось лишь положить обратно землю, которую потревожили. Такая церемония проходила ровно в тот же день и год назад, в год похорон Тима. Если память не обманывала Эвви, то и компания тогда была та же.
Среди грустных, подавленных участников ритуального действия Эвви без труда нашла маму и папу Тима. Лила была закутана в темно-синюю накидку, ее почти седые волосы были собраны в пучок. Пит обнимал ее за плечи, и оба они смотрели на что-то, видимое только им. Эвви подошла к ним, буквально заставляя себя делать каждый шаг. Странное чувство! Когда Эвви подошла ближе, Лила встала со скамейки и обняла ее.
– Привет, милая, – произнесла она.
Даже сейчас, как и всегда, она пахла розами. Эвви помнила, как Лила опрыскивала ее этим ароматом в ночь выпускного бала и в день их с Тимом свадьбы.
– Я рада вас видеть. Рада, что мы вместе, – сказала Эвви.
Эти слова были абсолютной правдой, и Лила заслужила, чтобы они прозвучали. Эвви почувствовала, как Лила погладила ее по спине.
– Я все еще не могу в это поверить, – призналась мать Тима.
– Я понимаю. Я знаю. – Эвви обняла бывшую свекровь и прижала руку к ее затылку.
– Мы начинаем, – тихо сказал подошедший к ним Пол Шрамм, обращаясь в основном к Питу.
Они отошли друг от друга, и Лила села рядом с мужем, который пожал ей руку.
Доктор Шрамм начал рассказывать маленькому собранию людей о том, что все они собрались здесь, чтобы вспомнить одного из самых добрых врачей и одного из лучших людей, которых они когда-либо знали. Энди обнял Эвви за плечи, и она слегка прижалась к нему. Она была уверена, что люди вокруг этого комковатого корневища вот сейчас смотрели на это дерево, которое еще даже не было деревом, думали о ней с Энди и, возможно, делали неправильные выводы. О чем? Об их совместных завтраках и о том, что его девочки будут прыгать в ее объятия со всей детской непосредственностью. Она была уверена, что об этом нередко поговаривали, не забывая посудачить и о том, не слишком ли быстро она покидает компанию. А почему бы и нет? В столь маленьком городке это могло породить волну гораздо более горячих сплетен, чем про забег коробок из-под хлопьев.
Иногда Эвви задавалась вопросом, считали ли эти люди когда-нибудь, что она недостаточно хороша для доктора. Для них она прошла путь от дочери ловца лобстеров до жены врача. Поскольку они знали лишь то, что на поверхности, все решили, что это для нее «повышение». Именно поэтому она сама не сомневалась в том, что вся эта репутация не стоит и выеденного яйца.
Тим с легкостью очаровывал всех, кто не знал его достаточно близко. Он был особенно мил с пациентами и людьми, которых превосходил по рангу. Наверное, просто потому, что они очень любезно выполняли все то, что он им говорил. А если они этого не делали, то у него были очень веские причины убеждать их. Сама Эвви считала его очень хорошим парнем и в школе, и колледже.
Позже, когда Тимоти брал ее на рождественские вечеринки, ей часто удавалось обходиться без танцев. Она знала, что это заставляло всех думать о Тиме даже еще лучше. Они словно все говорили: «О, Эвелет, не будь глупой». А она мысленно отвечала им свое «Нет». И тогда они смотрели на Тима с сочувствием, как будто он хороший человек, а она нет. Они бы не поверили в то, что ей редко хотелось танцевать с ним из-за того, как он вел себя дома. Эвви знала, какой он святой для большинства людей. Она, вероятно, знала его лучше, чем кто-либо. Да, она отдала бы больше, чем кто-либо, чтобы только не видеть его.
Второкурснице Эвелет было тогда почти восемьнадцать. В тот мартовский день Тимоти застал ее одну, промокшую и растерянную. Она только вернулась из поездки с оркестром в Огасту и была еще во флисовой куртке и с кларнетом в футляре под мышкой. Автобус вернулся в 4:20 пополудни, а отец должен был забрать ее в 4:30. Но было уже 5:30 и шел проливной дождь. Она не знала, работал ли сейчас ее отец, и потому не хотела беспокоить его, даже если бы могла найти телефон. Она просто спокойно наблюдала за остальными. Многие ее друзья сбились мелкими компаниями, их уже подобрали родители, или они уехали сами по двое или по трое, смеясь и махая на прощание руками. Эвви только начала задумываться, как ей лучше добраться до дома, когда перед ней остановился синий «Лексус». На номерном знаке красовалось DR8KE.