Зилич посадил девочек в кабину головного джипа, и они показали ему дорогу к своей деревне. Она находилась в долине среди лесов. Семь домов, амбары, хлева, загоны для скота, двадцать человек взрослых, десяток детей. Увидев полумесяц над крохотной мечетью, я понял, что передо мной мусульмане, но они не представляли никакой угрозы.
Остальные выскочили из джипов и согнали всех жителей в один из загонов для скота. Я ничего не подозревал, когда они начали обыскивать дома. Слышал о мусульманских фанатиках, моджахедах с Ближнего Востока, Ирана и Саудовской Аравии, которые бесчинствовали в Боснии и убивали сербов. Может, подумал я, кто‑то из них прячется в домах.
Когда обыск закончился, Зилич вернулся к головному джипу, занял позицию за пулеметом, установленным на турели за передними сиденьями. Приказал своим разбегаться и открыл огонь.
Это случилось до того, как я понял, что происходит. Тяжелые пули буквально подбрасывали крестьян в воздух, и один за другим они валились на землю. Остальные солдаты открыли огонь из автоматов. Некоторые из крестьян пытались спасти детей, накрывая их своими телами. Кое‑кто из маленьких детей смог убежать, добравшись до деревьев, прежде чем их настигли пули. Потом я узнал, что убежать удалось шестерым.
Мне стало нехорошо. В воздухе стоял густой запах крови и развороченных внутренностей… его не унюхать, когда смотришь голливудские фильмы. Никогда прежде я не видел, как умирают люди, а эти не были ни солдатами, ни партизанами. В домах нашли только один старый дробовик, годящийся разве что для охоты на кроликов и ворон.
Когда все закончилось, большинство стрелявших постигло разочарование. Ни спиртного, ни чего‑либо ценного найти не удалось. Поэтому они подожгли дома и сараи, и мы уехали, оставив все догорать.
Ночь мы провели в лесу. Солдаты захватили с собой сливовицу, и почти все напились. Я попробовал выпить, но меня тут же вывернуло наизнанку. Я понял, что допустил ужасную ошибку. Меня окружали не патриоты, а бандиты, которые убивали, потому что им это нравилось.
Наутро мы начали планомерно обследовать проселки, уходящие в горы, возвращаясь к седловине, по которой проходила дорога к Баня‑Луке. Именно так мы и нашли ферму. Она находилась в маленькой долине среди лесов. Я увидел, как Зилич, ехавший на головном джипе, поднялся и вскинул руку, подав тем самым сигнал „стоп“. Так же жестами приказал выключить двигатели. Водители выполнили приказ, и наступила тишина. А потом мы отчетливо услышали голоса.
Очень тихо мы вылезли из джипов и с автоматами в руках направились к опушке. В ста ярдах от нас двое мужчин выводили из амбара шестерых детей. Мужчины были без оружия, даже не в форме. Фермерский дом давно сгорел, от него осталась только труба, а рядом с пожарищем стоял новенький черный внедорожник „Тойота Лендкрузер“ с надписью „Хлеба и рыбы“ на борту. Мужчины повернулись и вздрогнули, когда увидели нас. Старшая из детей, девочка лет десяти, заплакала. Я узнал ее по косынке на волосах. Это была Лейла.
Зилич направился к ним с автоматом на изготовку, они же застыли как вкопанные, не пытаясь оказать сопротивление. Мы рассыпались и взяли их в полукольцо. Когда подошли близко, высокий мужчина заговорил. Я понял, что он американец. Зилич – тоже. Остальные английского не знали. Американец спросил: „Вы, парни, кто?“
Зилич не ответил. Прошел к новенькому внедорожнику. В этот момент Лейла попыталась сбежать. Один из солдат хотел ее схватить, но она увернулась. Зилич повернулся, вытащил пистолет, прицелился и выстрелил. Пуля разнесла девочке затылок. Он всегда гордился меткой стрельбой из пистолета.
Американец стоял в десяти футах от Зилича. В два прыжка подскочил к нему, размахнулся и ударил. Угодил по углу рта. Если у него и был шанс спастись, этим ударом он подписал себе смертный приговор. Зилича американец застал врасплох, чему удивляться не приходилось. В Югославии никто бы на такое не решился.