Увы, не могу. Но сейчас вам придется испытать свою веру. Новости неутешительные.
– Говорите, прошу вас.
– У вас рак прямой кишки.
– Операбельный?
– К сожалению, нет.
– Процесс можно остановить? Химиотерапия?
– Слишком поздно. Я очень, очень сожалею.
Молодой человек посмотрел в окно. Его только что приговорили к смерти.
– Сколько у меня времени, профессор?
– Об этом всегда спрашивают, но ответить на этот вопрос невозможно. При соблюдении предосторожностей, особой диеты, радиотерапии… год. Чуть меньше, может, чуть больше. Если больше, то ненамного.
Шел март 2001 года. Милан Раич вернулся в Сланчи и рассказал о болезни игумену. Тот заплакал, потому что Милан стал ему родным сыном, которого у него никогда не было.
1 апреля белградская полиция арестовала Слободана Милошевича. Зоран Зилич исчез. По просьбе Милана его отец навел справки в полиции, где ему ответили, что самый известный и богатый бандит Югославии покинул страну более года назад и живет где‑то за границей. Точного места никто не знал. Вместе с ним испарилось и его влияние.
2 апреля 2001 года Милан Раич нашел среди своих бумаг старую визитную карточку. Отправил в Лондон письмо по указанному на карточке адресу. Состояло оно из одной строчки:
«Я передумал и готов дать показания».
В Лондон письмо пришло через три дня, а двадцать четыре часа спустя, после звонка Стивену Эдмонду в Виндзор, провинция Онтарио, Следопыт прилетел в Белград.
Показания Милана Раича записывались на английском, в присутствии сертифицированного переводчика и нотариуса, который заверил и подпись Милана Раича, и подписи свидетелей:
«В 1995 году молодые сербы верили всему, что им говорили, и я не был исключением. Сейчас, конечно, все знают, что творилось в Хорватии и Боснии, а потом в Косово, но нас убеждали, что жертвы – изолированные деревушки и городки сербов в этих республиках, и я в это верил. Предположение, что наша армия в массовом порядке убивает стариков, женщин и детей, казалось немыслимым. Нам говорили, что такое творили только хорваты и боснийцы. А сербская армия защищала и спасала сербов там, где они были в меньшинстве.
Когда в апреле 1995 года один из моих однокурсников сказал мне, что его брат в составе небольшого отряда отправляется в Боснию и им нужен радист, я ничего не подозревал.
Я отслужил в армии радистом, но в боевых действиях не участвовал. Я согласился поехать с ними на весенние каникулы, чтобы помочь братьям‑сербам в Боснии.
Когда я присоединился к остальным, со мной нас стало одиннадцать, то понял, что они крутые парни. Но решил, что вижу перед собой бывалых солдат, и отругал себя за избалованность и мягкость.
Выехали мы на четырех внедорожниках, двенадцать человек, считая нашего командира, который присоединился к нам перед самым отъездом. Только тогда я узнал, что он – Зоран Зилич, о котором я, конечно, слышал. В Югославии его все боялись, и, как потом выяснилось, не зря. Мы ехали два дня на север, через Сербскую Республику в центральную Боснию. Прибыли в Баня‑Луку, которая стала нашей базой. Остановились в отеле „Босния“, где спали, ели и пили.
Мы трижды выезжали на север, восток и запад от Баня‑Луки, но не нашли ни врага, ни сербских деревень, которым что‑либо угрожало. 14 мая мы поехали на юг, к Власичскому хребту. Мы знали, что за хребтом находятся Травник и Витец, города, в которых не осталось ни одного серба.
Ближе к вечеру мы ехали по лесной дороге, когда увидели впереди двух девочек. Зилич вышел и разговорился с ними. Он улыбался. Шутил. Одна из девочек сказала ему, что ее зовут Лейла. Я не знал, что это мусульманское имя. Она подписала смертный приговор и себе, и всей своей деревне.
Зилич посадил девочек в кабину головного джипа, и они показали ему дорогу к своей деревне.