Саранча продолжает сидеть на стекле, шевеля короткими усиками. Её пёстрое брюшко похоже на вывернутые наизнанку внутренности мужских яичек в кабинете врача-андролога.
Лёгкая дурнота сжимает желудок, и я, не сводя глаз с насекомого, закрываю жалюзи ещё плотнее, чтобы не видеть его отвратительное устройство так близко от себя.
И тут я вспоминаю, что мне сегодня снилось. Мне снился кошмар про нашу дочь.
Вот только дочери у нас нет. И уже три года, как она не может появиться.
4
– Привет, милый, – говорит Люся, встречая меня после работы.
Я целую её. За три года нашего брака мы так и не выработали каких-то особенных слов, чтобы обращаться друг к другу. Даже не знаю, нужны ли вообще такие слова. Мы привыкли обходиться без них. Слова, я думаю, вообще не главное.
– Я думала, ты будешь позже, – Люся смотрит на меня исподлобья. Такая у неё привычка. Одна из тех, что со временем перестаёшь замечать.
Я ещё раз целую её. Мне нравятся поцелуи, а она, наоборот, всегда убирает губы. Ещё она не любит делать минет, но это, собственно, тоже не самое главное. Иногда мне кажется, что главного у нас вообще нет.
– Давай ужинать? – у Люси хриплый надломленный голос. В детстве она перенесла операцию на голосовых связках и с тех пор приобрела этот небольшой дефект. Всё, что она говорит, теперь звучит с надрывом, но на самом деле это ничего не значит. Есть такие животные, которые кажутся грустными из-за особенностей морды или глаз. Но их природа лишена эмоций и смысла. И в надтреснутом голосе моей жены тоже звучит она – бесстрастная природа, и больше ничего.
– Да, – говорю я, – сейчас будем.
Привычные действия повторяются каждый вечер. Я снимаю костюм, иду в ванную, одеваюсь в домашнее, обхожу пустые комнаты, следую на кухню. Всё как всегда. За исключением одного. В комнате, где обычно ночует мой сын, бывая в гостях, теперь чего-то не хватает. Я мысленно касаюсь каждой вещи, каждого предмета, и тут понимаю, чего именно больше нет. И кровь приливает к моему лицу от вспыхивающего гнева.
Три года назад, до того, как я женился снова, сын часто бывал у меня. А потом это стало происходить всё реже и реже. Теперь я беру его к нам даже не каждые выходные, и он почти никогда не остаётся ночевать.
Но его вещи по-прежнему хранятся в комнате, когда-то бывшей его детской. Вот шкафчик на стене, к средней дверце которого вместо ручки прикреплён хвост игрушечного енота. Вот небольшой диван у стены, накрытый пледом с гоночными автомобилями. Вот деревянный столик с двумя стульчиками, которые, в общем-то, уже давно ему малы. Настольный хоккей, в который он раньше часто играл со мной. Неровная стопка детских книжек, включая те, что я читал ему перед сном ещё в колыбели. А ещё в дальнем углу стояла одна вещь. И теперь её нет на месте.
– Ты идёшь? – кричит Люся из кухни. Я перевожу дыхание, стараясь успокоиться. Что мне сказать ей теперь по этому поводу? Задать прямой вопрос? Прийти в бешенство? Швырнуть в стену тарелку?
Вот здесь в углу это было ещё утром. Даже светлый круг примятого ворса остался на ковре. Я безотчётно запоминаю этот круг, как примету повседневности, из которой внезапно изъяли какую-то деталь. Наверное, всё запоминать – это тоже моя природа, бесстрастная ко всему, кроме своих неведомых целей.
– Да, – снова говорю я, – сейчас.
Я ещё раз окидываю взглядом бывшую детскую, и сердце сжимается от боли, будто я опять переживаю давнюю потерю.
В темнеющем проёме окна заметно какое-то движение. Наверное, саранча добралась уже и в эту часть города. Что ей нужно в мире стекла, бетона и водоустойчивой штукатурки? Как она умудряется размножаться так быстро, несмотря ни на что?
– Ну, остынет же! – кричит жена.
Она, конечно, заботится обо мне. Её любовь выражается в простых и понятных вещах. И она сама, в сущности, и есть простой и понятный человек. Как и многие женщины, меряет и запоминает свою жизнь от свадьбы до первого жилья, от получения профессиональной квалификации до наследования земельного участка, от самостоятельной поездки на машине до кожаного дивана в гостиной. Может, и её сегодняшний поступок продиктован всего лишь женской сутью? Ведь и кукушка не со зла разрушает чужие птичьи семьи?
Я наконец вхожу в кухню. Моё лицо ничего не выражает. Собственно, я даже не знаю, что оно могло бы сейчас выражать. Ведь вечер такой хороший. Горячий ужин на столе, чистые салфетки, от электрочайника идёт пар. Люся совсем не умеет делать минет, но она хорошая хозяйка. Хотя, если уж говорить правду, не заботы об удобствах не хватает мне, а понимания. Что, если я женился на женщине, не способной разделить мои мечты и чувства?
Мне был тревожный знак, когда она отказалась прочитать мой первый роман. Давно, ещё до свадьбы. А я не придал тогда этому особого значения, хотя Люся и сказала со злостью, что в книжке описана жизнь, в которой её нет и о которой она не желает знать. Я думал, что это ерунда и всё наладится, позабыв о том, что ничто и никогда не налаживается, а есть только распад и охлаждение.
Наверное, так происходит у многих. Обманчивое ощущение счастья впереди только отодвигает будущее всё дальше. И моё теперь, похоже, отодвинуто за самый горизонт.
Да, никогда она не принимала моего творчества и сейчас отказывается его принять. Жена всерьёз считает, что в написанном я просто искажу нашу жизнь. Как в кривом зеркале, делающем уродливым всё, что в нём отражается. Может быть, она права? Неужели мне так никогда и не вырваться из этого постылого заколдованного круга?
Я принимаюсь есть, не обращая внимания, как горячее рагу обжигает язык и нёбо. Мне почему-то хочется сказать что-нибудь смешное. Не для того, чтобы разрядить обстановку, нет. Бывает, что люди шутят с горя или чтобы скрыть смятение. У некоторых это даже входит в привычку.
– Вчера, чтобы сдать сперму, пришлось представлять тебя, – говорю я, – у них там, оказывается, специальное видео, чтобы возбудиться, но в такой обстановке, как в клинике, это не очень помогает. Онанируешь, как робот, и всё.
– Ты уже забрал результат?
– Нет, анализ сложный, нужно два дня, – вру я. Результат лежит у меня в портфеле, но мне об этом совсем не хочется сейчас говорить.
– Понятно, – говорит Люся, – а я тоже была у врача. Но не у той старушки, сказавшей, будто я никогда не смогу иметь детей. Я к ней больше вообще не пойду. Она меня до слёз довела своей категоричностью. Эта новая – Елена Анатольевна – кандидат медицинских наук. У неё вся стена в кабинете в дипломах и сертификатах. Есть и зарубежные, кстати. Она дважды в год в Германию ездит, представляешь?
– Да, – киваю я с набитым ртом.
– Так вот, она сказала, что поликистоз яичников прекрасно лечится. И вообще во многих случаях это не препятствие к тому, чтобы забеременеть. Главное сейчас – нормализовать месячные, чтобы овуляция происходила регулярно. И в эти дни надо пытаться.
На самом деле мы пытаемся. И в дни овуляции, и в другие дни. Но эти попытки не делают нас счастливее. Природа дала людям инстинкт размножения, а приносит он радость или несчастье – до этого ей нет дела.
Может быть, у нас ничего не получается, потому что мы слишком разные? Потому что мы созданы не друг для друга, а для кого-то ещё? И в мире есть женщины, которые легко от меня забеременеют, и есть мужчины, от которых Люся смогла бы зачать? Но мы уже три года только друг с другом, и ничего хорошего из этого не вышло.
– Она сказала мне поменять гормоны, которые принимаю, – продолжает жена, – те были слишком сильные. Их вообще женщинам, у которых скоро климакс, назначают. Ну что за бред, представляешь? А я их пила. Теперь будут новые таблетки. Их не нужно пить, а просто вставлять вагинально перед сном. Так гораздо меньше нагрузка на организм, и лекарство сразу поступает туда, куда нужно. Елена Анатольевна мне всё это объяснила сегодня. Первый вменяемый врач на пути попался наконец.