Ася Петровна икала. Из Киры будто большой ложкой разом вычерпнули всё нутро, опустошили – осталась одна оболочка. Она выбросила наружу ноги в тонких блестящих сапогах, смотрела из распахнутой дверцы. Вот лес. Вот помаргивают мирные огоньки дальней деревни. Вот морозное небо в игольчатых звёздах.
Просто – жить. Дышать. Смотреть, впитывать, каждую минуту удивляться, благословлять и благодарить. А не скакать зайцем перед начальством и под юнцом, у которого молоко на губах не обсохло. Не молодиться и не кривляться перед нелюбимым мужем. Нелюбимым и не любящим – чего там скрывать от себя самой, это же ясно как день. Не вести каждодневную войну с собой, со всеми, неизвестно с кем.
Надо как Агафья Лыкова. Сосны, снег, тишина… С другой стороны, если Агафья Лыкова заболеет – ей тут же стая вертолётов, бригада медицины катастроф из Москвы. За Кирой, прихвати её гипертонический криз или ещё что похуже, никто вертолётов с медицинскими светилами посылать не будет: подыхай!
Возбуждённая Лялька блажила как овца:
– Девочки, это наш второй день рождения! Девочки, каждый год будем его отмечать! Девочки, мы теперь должны всю жизнь пересмотреть! Это Боженька нам пальчиком погрозил!
Больше всех бог погрозил пальчиком Ляльке: отскочившая от панели иконка угодила ей в глаз, под ним стремительно набухал водянистый фиолетово-чёрный синяк.
Ася Петровна толстым трясущимся пальцем тыкала в телефон и не могла попасть. Кира отобрала, позвонила её дочке сама.
Когда остановились у управления, та их уже ждала. Бросилась с пронзительным криком: «Мамочка моя! Никуда тебя больше не отпущу!» Ощупывала Асю Петровну, обнимала, смеялась и плакала. Внучки тоже теребили, висли на бабушке. Перецеловавшись, перемазавшись в слезах и соплях, погрузились в такси, уехали.
На следующий день Лялька пришла с толсто перевязанным глазом. Приподнимала белоснежный бинт и показывала синяк всем желающим. Трещала направо и налево, что Боженька её персонально отметил. И что ослепнуть от иконы – это даже некое предназначение, знак свыше. Потом спохватывалась и переходила на фирменный шёпот – как сухой песочек сыпался.
Ася Петровна со стуком бросила трубку со словами: «Ты мне больше не дочь! Господи, какое чудовище я произвела на свет!» Дрожащими от обиды руками вынула из стола и залпом выпила колпачок новопассита.
Кира вчера рассказала мужу, как чуть не попали в аварию. «А меня каждое утро чуть не сбивают на «зебре», – не отрываясь от телевизора, лениво кинул муж. – Чуть не считается.
За завтраком деланно-равнодушно спросила:
– Ничего в ванной не находил?
– Ты это имеешь в виду? – муж брезгливо (как ей показалось), небрежным щелчком ногтя отправил к ней по столу протез.
– Ой, как хорошо, – обрадовалась Кира, – а то Таня обыскалась. Мы с ней позавчера орехи ели. Она верхний протез оставила, нижний сняла, а надеть забыла. Склероз. Только ты ей не говори, а то она ужасно комплексует. И из-за склероза, и что молодая, а уже совершенно беззубая, как старуха. Правда, ужас?
…Нет, всё-таки месть хороша в холодном виде.
СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА
– «Перемен требуют наши сердца! Перемен требуют наши глаза!» – передразнивал ехидный тенорок за дощатой перегородкой. – Допрыгались? Допеременькались со своим Цоем? Отдыхают ваши глаза на руинах, в которых великая страна лежит?!
– Цоя не троньте, – угрожающе предупредил молодой голос.
Даша сидит за перегородкой, распускает, распутывает любимую, некогда модную кофточку, привезённую из Турции. Кофточка от многочисленных стирок свалялась в сплошной колтун, приходится поддевать и распутывать крючком, ногтями и даже зубами. У неё есть ещё одна трикотажная майка: разберёт – свяжет мужу Сергею ко дню рождения свитер.
Сама Даши в холод не замёрзнет: у неё имеется огромная, как плед, бабулина пуховая шаль, дымчато-серая, мягкая и тёплая, уютно пахнет кошками. Залезть бы под неё, укрыться с головой, зажмуриться, уйти в сон… А проснувшись, сладко потянуться и сказать: «Серёж, какой мне приснился кошмар».
Хорошо, что бабуля научила маленькую Дашу вязать. Мама была из поколения, которое фыркало: «Вот ещё, магазины забиты трикотажем на любой вкус. Тратить жизнь на ерунду! Лучше с подружками в бассейн (вариант: в музей, в театр, в арт-кафе).
Если не вязание – чем бы сейчас занималась Даша, слушая бесконечный спор за перегородкой? Как мыльная опера – сегодня закончат, завтра с того же места начнут. Только кнопки «выкл.» нет.
Хуже торговок на базаре, ей-богу. Почитать бы, пока ясный день на дворе – да противный Василий, четвёртый жилец в их домике, спрятал книги и втихаря пускает на самокрутки. Это он сейчас набросился на Цоя.
– Доигрались до гражданской войны? – не унимается он: – «И в пульсации вен мы ждём перемен…» Шибко подозреваю, что те вены давно были тухлые от наркоты. Завезли её в СССР вместе со СПИДом, развратом и прочей заразой. Как и ваших цоев.
– Ещё раз: Цоя не троньте… А не вы, работяги, до этого развратничали? Продавались, за трояк на демонстрации ходили?! – пошёл в наступление крепкий молодой голос. – По рядам поллитровки пускали, у кого руки были не заняты плакатом с рожей из Политбюро? Над шамкающим Брежневым кто потешался? На собраниях кто в ладоши бил, а в курилках шушукался, что профсоюз импортными сапогами торгует? Кто с работы что ни попадя тащил? А в перестройку кто станки бросал и вприпрыжку нёсся к цеховому радио слушать Горбачёва? А? Кричали слесари «ура!» и в воздух кепочки бросали. Не вы?
Тенорок растерялся, пошёл на попятную:
– Да ведь мы, это… Выступали против вранья, пофигизма. Думали, настоящий Хозяин на завод придёт. Как на западе, процветание наступит. А вместо Хозяина – бандюганы налетели. Из великой страны воровскую «малину» устроили.
– Хм, бандиты. Заметьте, родные, доморощенные бандиты. Ваши же комсомольцы-добровольцы с партийных трибун спрыгнули, на лету переобулись, перекрасились.
Когда-то для вставшей с постели Даши не засесть за компьютер – значило не проснуться до конца. Это было как начать день без контрастного душа, без утренней чашки кофе. А нечаянно оставить дома смартфон – хуже выйти голой и не накрашенной! Чувствовала себя беспомощной, одинокой, заблудившейся в лесу.
…Всё началось, когда исчезло электричество. Нет, наоборот: когда исчезло электричество, началось всё. Для наступления хаоса достаточно нажать кнопочку, останавливающую электростанции. Страна погрузилась в мрак, холод и тишину.
Нет электричества – нет жизни. Самое страшное, чудовищное – НЕТ ИНТЕРНЕТА! Не течёт вода из крана, нет свежих продуктов, горячей ванны, чистого белья и посуды. Умирает бытовая техника, без которой жизнь отшвыривает современную женщину на полтора века назад. Особенно тяжело, если это горожанка в пятом поколении, как Даша.
Из властелинов, небрежным щелчком клавиши открывающих Вселенную – превратиться в дрожащих голеньких слепышей, ползающих в поисках тепла и еды…
В кладовке Даша наткнулась на связку свечей. Готовясь к миллениуму, накупили потехи ради. Дурачились, смеялись, прикалывались по поводу конца света. Свечи были китайские, дрянные – как всё китайское. Слиплись, превратились в грязно-серый ком – но как же все несказанном им обрадовались.
– Ты, Василий, вот что объясни. Что за такая великая страна, что пальчиком её ткнули – и она грохнулась вдребезги? Схлопнулась, сдулась со свистом в один момент? – крепкий молодой голос принадлежит Дашиному мужу Сергею. В настоящий момент он кашеварит у печи: заправляет постный картофельный суп жареным луком.
Сейчас Васька подскочит, птицей взмоет под потолок. Взвизгнет, что не в один момент, не-ет! ЦРУ-шники до-олго, тща-ательно готовили в массах недовольство и социальный взрыв – пустыми полками, злыми очередями.