Мораль?
Устои эмпирического мира?
Вся эта чушь о логике, нужна едва ль.
Любовь сорвала путы
и грехи эти простила,
чтоб, сбросив то,
что «есть»,
отдаться той,
что «ничего не жаль».
II
Когда я ощутил себя
и встал на путь всхождения;
чтоб в Божьей Памяти и Полноте Веков,
познать восторг лобзаний Вечности, движение,
приоткрывающее мудрости покров,
я там увидел кончик белоснежной ризы,
моей любимой; ласку, скорбь очей её, —
упав к ногам, смотрел в них снизу,
и чувствовал, как всё во мне поёт.
И в исступлении я ноги целовал,
лаская вечностью ликующее тело.
Она — желанная, которую так звал,
меня взяла и увела с собой несмело:
«Блаженство… Та, незабываемая, ночь,Прозрачной кисеёй окутала всё ложе.И я, припав к благоуханной коже,Не смог своих желаний превозмочь.Прикосновенье губ, как аромат вина;Твой нежный взор; любви волна,Что унесла, окутав запахом волос,К твоей груди она прекрасней роз…Цветёт, подрагивая, и живёт необъяснимо,Над самым сердцем тем, что так ранимо;Хранитель страсти пламенной любви,Огня волшебной силы, что текла в крови,Сжигая нас тогда, когда, обняв друг друга,Мы вспыхнули свечёй и… замерли, как от испуга,За всё, что вдруг осталось позади того мгновенья.Прошлое не уходи!Там ясно всё, сознанию понятно.А впереди?..Я потеряю всё и изменюсь невероятно…»От сонных
и холодных искривлённых душ,
познавших только радости страданий;
живущих в темноте своих убежищ, —
жилищ,
что сами сотворили для изгнаний;
от времени укрыться
в целостность и слитность;
от всех переживаний, с вихрями в душе.
Миг самого страданья — мимолётность,
с годами чертит борозды, там, на её меже.
Всё множество таких борозд,
как вспаханное поле, —
на лике Вечности из горя огород;
рождённый нетерпимостью от боли,
от злой судьбы,
от всех невзгод…
Всё вспахано и зреет урожай,
толкающий весь этот мир на край:
«Я думаю, упёршись взглядом вдаль:Вся радость позади, а впереди печаль.Как тяжело, в минуты ожиданья,Мне вспоминать всё то, что не сбылось;В душе остались лишь одни желанья,Их мне исполнить так и не пришлось.Как тяжело идти по суматохе дней,Не ожидая в жизни больше ничего;Там, далеко вдали, осталась встреча с ней,Последняя… И я ушёл от счастья своего.Как тяжело… Витает серая печаль.Душа и сердце неподвластны мне;Они, взлетев, уносят в голубую даль, Туда, где ты, где свет в твоём окне…»Апокалипсис подберёт
от боли, разрывающийся плод,
созревший в состоянии греховном.
Он проклят своим миром бездуховным.
Весь в прошлом,
во всеохватывающем «теперь»,
он в бесконечной смерти
упирающийся зверь.
Удушье давит,
а так хочется дышать;
бессвязный лепет —
там, где хочется рычать.
Не знающий, как выразить,
сказать,
что хочется любить,
а не страдать:
«Я чуть не умер без тебя,Над мною плоть моя довлела,Но крылья выпростав, душа,Преодолев страдания, взлетела.Пройдя нелёгкий длинный путь,Хранил черты твои прилежно.Да, их порой казалось не вернуть,И смерть моя была бы неизбежна.Я сбросил всё и суть свою переменил,Любовь с меня, с живого, шкуру сняла.И тут же мне, пока от боли выл,Она мой облик быстро поменяла.Конечно, было б легче умереть,Чем сбросить все и над судьбой взлететь».III
Слепой для мира я иду к своей мечте,
в четвёртом проявлении пространства.
И этим божеством распятый на кресте,
томлюсь в естественности постоянства.
Любовь в пространстве
разрывает слитность единения,
и с треском рвётся
бытия спокойное течение:
«Я сам себя приговорилИ в грудь вонзил, что было сил,Всю боль любви приговорённой;Разлукой вновь перерождённой,В живом огне всех мук сознанья,Что ожидает пониманья,Её той нимфы светлоокой,Огня любви звезды далёкой.Я сам себя приговорил!Когда вопил и умирал,На грязной койке, за решёткой;Там в клочья сердце разорвал,Стегая душу, словно плёткой,Сознаньем собственной вины.О Боже! Что ж я натворил,Когда себя приговорил…»Любовь вся вне пространственного рвения,
в ней с тресков рвётся бытия
спокойное течение;
в ней нет начала и конца,
нет плоти тления.
Хотя законченность её и динамизм
фонтаном грязи извергается на землю,
в ней нет глухо-молчащих и слепых;
в ней бесконечна в проявленьи жизнь,
и принцип исключенья логики
там неотъемлем:
«Неважно, где я нахожусь, мой ум работает всегда;Все мои мысли в голове там ты, везде со мной. Да-да!А здесь, чем ниже пала голова, тем глубже мысли. Вот беда!Чем ниже я тем глубже ум, что делать, такова среда.Не надо сожалеть и прошлым жить,Смотри вперёд и продолжай творить.Не бойся в жизни все менять!Не бойся что-то в ней терять!И даже если нужно все отдать, НЕ БОЙСЯ!Сядь и успокойся…»Любовь понятна, может, не всегда,
но всём необходима и желанна;
она приходит в сердце к нам тогда,
когда пространство зыбко
и непостоянно:
«Она сурова и нежна;Красива-привлекательна, — ужасно;Она хитра, тихо-мудраИ в этой хитрой мудрости прекрасна.В ней всё всегда и на лицо;Прошедшее и будущее с нею незнакомо.С ней вечность настоящего, в кольцо,Свернулась кошкой, на пороге её дома.Она скрывается под тысячью имён,Но обликом одна и та же;В поступках свой у ней закон, как трон,Незыблемый в непостоянстве даже…»Любовь соединяется в переживании
с пространством — это форма времени.
разбито и разорвано оно страданием,
как головная боль,
рвёт всё на части в темени:
«Где-то там, за окном, одинокое лето;Там грохочет рокочущий гром где-то.Я здесь, грущу, черты твои из памяти достав;Ты там, накинув плащ, закрывшись от дождя зонтом,По лужам, шлёпая, к кому-нибудь идёшь.А память, стерва, говорит мне: Узнаёшь?!Рвёт душу тот же вечер, тот же дождь Ну а потом…Безумство страсти и любви, приличия поправ.Острова в нашей памяти, жизни частички, Там образ твой единственный, мои воспоминания;Живут не умирая, во мраке моего сознания,Листаешь их и открываешь, как странички…»Я весь в Любви — безумство наслаждения,
и мы безумцы насладимся ею.
в ней всё светло,
полёт свободного падения,
мы, падая, трепещем,
от восторга млея.
В разъятом и распятом мире,
средь пространства,
царит всеобщее разъединенье и вражда.
Попробуй мыслить одновременно,
совокуплением,
страдание и наслаждение,
как два, —
единых постоянства.
Две крайности в любви, они похожи,
до одинаковости схожи в глубине;
две вечных спутницы — они во мне:
«Тоскливое удушье близкой ночи, Томление, в ожидании грозы.Прольётся ль дождь или он просто хочетВ душе оставить мокрые следы;От тяжести тоски и ожидания,Чего-то, может быть, беды.Как жертва, в ожидании заклания,Страдая, жду с небес воды.Когда прольётся дождь, омоет душу;Придёт надежда в облике твоём, Вдвоём, опять вдвоём,Мы будем слушать капели звон,Но… каждый под своим окном…»Найди в восторге наслаждений
каплю боли, —
незабываемые слёзы мира о любви;
неразделённость вечной скорби
средь мгновений,
в желаньи множества людей
ее вновь обрести:
«Есть только ты на этом свете,Частичка тела и души моей;В ней сердце мне твоё всё время светит,Маня вслед за собой, Чем дальше, тем сильней.Твоя улыбка, волосы и плечи;Твой взгляд пускай издалека,Вдохнут желанье жить, и раны все залечат,Хотя потом заставят и взгрустнуть слегка.Но это ведь потом, ну а пока, Манят, и я весь в ожиданьи встречи…»Там в болях промелькнёт
божественная искра
игры блаженного в капризе
состояния бытия.
От тайной радости страстей, —
она так быстра,
касается живого тела, исчезая без следа:
«Предутренняя тишь…Лишь лёгким вздохом шевеленье ветерка;Укутавшись туманом, извивается река;Луна бледнеет, на воде дрожа слегка, Всё, как твоё лицо, когда ты спишь…»Переживать Любовь – рыдать над розами,
над светлыми и чистыми навзрыд, навсплач.
А чувствовать Любовь,
как хохотать сквозь слёзы;