Жозе Моуриньо.
I.
Я, запоздав иль слишком рано,
Главу вторую своего романа,
С соизволения, начну,
Оставив первую главу
На суд общественности, сыска
И критиков – хулителей изыска.
Да, кстати, сложно мне понять
Сия таинственную рать.
Как можно что-то толковать,
Пытаясь этим оправдать
Всю неспособность созидать?
Им пирожками б торговать…
На Сашу даже, друга моего,
Надеть старались те ярмо!
Но он, чертяка, – эталонный гений!
Тут Радамель, а там Евгений.
Нас рознит-то лишь одно:
Я – недавно, он – давно,
С Евтушенко заодно.
Жаль, что больше нет его…
Озарив собой свой век,
Был эпохой человек.
II.
Капризная в Москве погода,
Декабрь шел того же года.
Вот, невзирая на метель,
Мой друг Укроев Радамель
На Селезневскую спешил.
Ее он любит. Он решил.
Три месяца прошло, а все же,
Любви срок устанавливать негоже.
Достаточно и дня порой,
Чтоб любящею стать женой.
А может, и всей жизни не хватить,
Себя заставить мужа полюбить.
Адель к нему, весьма похоже,
Испытывала чувства тоже.
Она жила неподалеку,
Ждала к намеченному сроку.
В гостях чтоб у себя принять,
Домашним муссом угощать.
Грозилась все испечь пирог;
Ну разве устоять он мог?!
Поверьте мне, друзья, татарки –
Талантливые кулинарки!
III.
Пожертвовал герой наш многим,
Любовь свою чтоб навестить.
Не будь к нему, болельщик, строгим:
Посмел он дерби пропустить.
Бывала АПЛ12свирепа!
Жозе13 в тот вечер против Пепа14,
Во всеоружии предстал,
А Златан15 его страховал.
Уж очень каталонца модно
В наш век талантом называть.
Но если будет вам угодно:
Бесспорно! Я готов признать.
Вот только смею утверждать
(Всего лишь пленник рассуждений)
Фортуна – Гвардиолы мать,
А вот Жозе – в когорте – Гений!
IV.
Устали вы, возможно, ждать –
Пора к героям возвращать.
И пусть простит «туманный Альбион», –
Гонимых обскурантами персон
Ютить любитель всех времен.
Адель жила в элитном доме.
С десяток там, ее что кроме,
Подобных многокомнатных квартир
В себе надежно он хранил.
В угоду моде Радамель бородку
Заметную чуть отрастил.
Войдя, консьержа-сумасбродку
В подъезде этим он смутил.
Она жирна, ну в точь – амеба,
Безвестно шею потерявшая особа.
Из туловища сразу голова,
Была картина такова:
В руке одной держала бутерброд,
А во второй малиновый компот.
Пред нею на столе, без перспектив,
Конвейерный дурацкий детектив
Лежал раскрытым на восьмой главе.
Такие нынче: популярные в стране.
Каков купец – таков товар,
Каков приход – таков базар.
Из-под очков взглянув лениво,
Сие творение спросило:
– Мужчина, стойте, вы к кому?
– Подробности важны? К чему?
– Я знаю: здесь вы не живете,
А вдруг вы всех тут нас взорвете?
– Я в пятую на третьем этаже,
Да и бывал я тут уже.
– Не помню, не видала,
Все забывать я стала.
– Я в гости к Сафиной Адель, –
Лишь подытожил Радамель.
– Аделечка! Ах, знаю, знаю.
Ну проходите, одобряю.
– Позвольте все-таки сказать:
Чтоб на людей не клеветать,
Иные книги вам читать
Не помешало бы начать.
Что человека развивают,
А не в массовку превращают! –
И был на этом он таков,
Презритель всяких дураков.
V.
Открыла дверь, видна улыбка.
Как убаюкивает скрипка,
Дурманя человеку разум,
Она пленительную фразу
Переступившему порог произнесла:
«Ах, как же я тебя ждала…»
Внутри убранство таково:
Сомн комнат бежевого цвета.
Как в стилистическом панно –
Оттенки флорентийского рассвета.
Горит искусственно камин,
Уют небрежно создавая.
Обитель множества картин
Предстала, тишину внимая.
Все по-девчачьи, шебби-шик.
Отрада глаз, покоя миг.
Рюши, банты и кружева,
И кипа изящных штучек,
От коих кругом голова,
Безвкусию тут дали взбучек.
Ее доселе он до дома провожал,
Но вот внутри квартиры не бывал.
И то, что у другого вызвало б восторг,
Катализатором героя моего тревог
Стал этот изумительный чертог.
О сим мы позже чуть поговорим,
Ну а пока за чашкой чая,
Беспечности не нарушая,
Мы с ними тоже посидим.
VI.
Вкуснейший банановый пирог
И запах чая с бергамотом –
Их ароматом созданный мирок
Спокойствию стал оплотом.
Они уже друг друга знали,
Частенько по Москве гуляли.
И этот вечер ненароком
Всех этих встреч стал эпилогом.
Обняв его манерным взглядом,
Изящно встав из-за стола,
Она неторопливым шагом
К окну гостиной подошла.
Метель… метель кружила в танце.
Вальс неуемный чьих-то дум;
То ль одиночество скитальца,
То ль карнавалов праздных шум.
Взгляд, устремленный в никуда,
Адель с окна не отрывала.
Уютная, как никогда,
Непринужденно молвить стала:
«А знаешь, я должна признаться –
Казался мне слегка спесивым.
И как я рада ошибаться,
Ты в жизни оказался милым.
За эти месяцы знакомства
Ты классикою вероломства
Воспользовавшийся сполна,
Любовью сжег меня дотла.
Сжег одиночество и грусть,
И их теперь я не боюсь.
Испепелил во мне тревогу,
Открыл собою мир, свободу.
И как я благодарна Богу,
Что ты нашел ко мне дорогу.
Ах, знал бы ты какое счастье,
К которому лишь ты причастен:
Томиться ожиданьем встречи,
Зажечь для тебя эти свечи.
Как суетливо в гардеробе
Платья́ свои перебирать.
Храня волнение в утробе,
Красивой пред тобой предстать.
Признаться я тебе спешу:
Люблю тебя, тобой дышу.
И доказательством тому
В глазах твоих безропотно тону.
Возможно, я еще юна
И не могу судить сполна
О столь высоких чувствах,
Им характерных буйствах.
Но все ж, прошу, будь милосерден –
Прими всю искренность мою.
Я знаю: в этом ты усерден,
Из рук твоих я счастье пью…»
VII.
В гостиной воцарилась тишина,
Она все так же у окна.
Беснуется московская метель,
Коснулся плеч ее тихонько Радамель:
«И я давно в твоем плену,
Что в снах своих, что наяву.
С собой ты принесла весну,
Твои я чувства не верну.
Отныне их себе оставлю
Лелеять нежностью своей.
Я их величием прославлю
Коль обещаешь быть моей.
Лукавить я в речах не стану:
Не красотою ты важна.
Я повторять не перестану:
Мне преданность твоя нужна.
Ценна мне в женщине покорность –
Природное их ремесло.
И коль изъявишь ты готовность
Дарить мне это естество,
Ревнителем я верным стану
Покоя и блаженства твоего.
В тебе весь без остатка кану,
Не требуя иного ничего».
Она к нему вмиг обернулась,
Окинув изумрудным взглядом.
К груди его щекой уткнулась,
Не совладавши с тем, что рядом,
С тем, что так близко от нее
Любви дурмана острие.
С тем, что нещадно, непокорно
Лишает разума упорно.
– Я легкомысленною показаться
Боюсь, должна тебе признаться.
Знай, дома этого порог
Переступить никто не мог.
В свой мир я прежде не впускала
Сторонних, чуждых мне мужчин.
Из всех, что в жизни я встречала,
Стал люб и дорог ты один.
Душа и тело девственны мои,
Я их хранила для любви.
Не растерявши понапрасну
Смогла сберечь тепло и ласку…
– Взгляни в глаза мои, прошу.
Всю твою ценность, чистоту,
И эту плоть, и красоту
Терпением я заслужу.
Хочу, чтоб на тебе фата
Венцом невинности лежала.
Чтоб страсти тленной суета
Тому никак не помешала.
Желаю я владеть тобой
Не как знакомой, как женой.
И тела твоего касаться
До той поры хочу бояться.
– Но обнимать тебя мне можно? –
Улыбчиво произнесла Адель.
– И даже целовать. Но осторожно,
Как будто я – твоя свирель.
Чтоб твои губы понимали:
Нежнее нужно быть со мной.
Глаза твои при этом вопрошали:
«Будь милостив ко мне, о мой,
Оплот морали и герой!»
– Ну все, ну хватит, Радамель! –
Она, смеясь, к нему прижалась.
– Люблю тебя за это неужель…
С тобой всегда я улыбалась.
– Самоирония не повод
Оставить без присмотра голод.
А посему пойдем отсюда
Вкушать твоих стараний блюда.
Был сытным и уютным вечер,
Признавшихся в любви друг к другу.
Усилился московский ветер,
Сменив метель на злую вьюгу.
Уехал друг наш на такси
Не дожидаясь десяти.
Адель под звуки Дебюсси
Осталась чистоту блюсти.
Помыты вилки, ложки, чашки.
На теле улетучились мурашки.
Уставшая, поспать не прочь,
Легла в постель, встречая ночь.
Глава III.
Мужчина, допускающий, чтобы им помыкала женщина, –
не мужчина и не женщина, а просто ничто.