химию. Единственное, что утешало – макияж. Это была хорошо
продуманная система и здесь она чувствовала себя увереннее все-
го; была отработана с юности. С макияжем было просто, он имел
начало и конец. Пудра, тени, лак, тушь, духи. От 15 минут до полу-
тора часов. Но вот эта духовность! Это было что-то неопределен-
ное, бездонное, не имевшее ни конца, ни края. Здесь можно быть
знатоком в одном и полным невеждой в другом. Что делать?
Отсрочить встречу еще на год – другой, чтобы изучить генети-
ку, философию, историю средних веков, португальскую поэзию,
производство солнечных батарей, виноделие, строительство
мостов, жизнь муравьев, рождение звезд, альтернативные источ-
ники энергии. А если за этот срок он разлюбит? Тогда все было
напрасно. Тогда больше не надо соответствовать. Можно не чи-
тать и не изучать. Выспаться. Перевести дух. Отложить книжки.
Оставить только макияж. Для растений и быта.
Он стал настолько нетерпелив, что уже требовал встречи.
И она, наконец, согласилась, все еще не до конца уверенная
в том, что сделала все, к чему любовь обязывала. В ночь перед
свиданием она освежила в памяти «Похвалу глупости» великого
Эразма Роттердамского и основные технические данные к но-
винке «Windows 8». На четыре тома бессмертного труда Артура
Шопенгауэра «Die Welt als Wille und Vorstellung» уже не остава-
лось времени, близился рассвет. Вечером, к своей наработанной
за последнее время духовности она набросала в течение часа ма-
кияж, оделась во все лучшее, что нашлось в гардеробе, и с зами-
рающим сердцем поплелась на свидание.
В кафе почти не было народу, за столиком у окна сидел пожи-
лой мужчина в серой рубашке с закатанными рукавами, перед
ним стоял пустой бокал пива и лежал цветок розы на длинном
стебле. Это был он. Её нетерпеливый поклонник. Он поднял
лицо, чтобы поглядеть на вошедшую, и она… похолодела. Это
лицо было… некрасивым. Оно было даже безобразным; в этом
лице не было ни капли обаяния, никакой особенности, которое
делает некрасивое лицо своеобразным, даже приятным, отлич-
ным от других, к которому быстро привыкаешь, принимаешь, и,
уже спустя время, находишь даже симпатичным.
Он слегка улыбнулся, поднялся ей навстречу и отодвинул
стул, чтобы она села.
– Спасибо! – пролепетала она и упала на стул, чувствуя
дрожь в коленках. Да. Он не был готов. Его любовь ни к чему
не обязывала. Почему? Неужели трудно было сходить к хирур-
гу и сделать пластическую операцию? Убрать лишнее, при-
бавить недостающее. Даже хотя бы побриться, а не являться
на свидание с трехдневной щетиной.
– Вы, на самом деле, еще красивее, чем на экране телевизо-
ра! – заговорил он высоким голосом и она вздрогнула. За долгое
время до этой встречи мог бы поупражняться, чтобы понизить
высоту звука, упорными упражнениями перейти на лирический
баритон, а то и на бас. Говорят, хорошо помогают сырые яйца.
Не подготовился. Любовь не обязывала. Только речь его текла
плавно, как бывает, скользит лодка по гладкой воде, видно давно
отработанная, наверное, с юности, как у нее макияж.
Подошел официант, он заказал себе еще кружку пива,
а она чашечку эспрессо, и стала потихоньку приходить в себя
от потрясения.
– Нет, в самом деле, – продолжил он тем же высоким, невы-
носимым голосом, – я сделал столько Ваших фотографий с эк-
рана телевизора! Могу открыть у себя в квартире филиал Лувра!
Но в жизни Вы выглядите потрясающе! Вы мне напоминаете
Софи Лорен…
– Издалека! – натянуто улыбнулась она и отхлебнула
от своей чашечки кофе, стараясь, чтобы он не заметил, как дро-
жит ее рука. Понятно, ничего общего с Софи Лорен она не име-
ла, это были только комплименты и попытки быть галантным.
Но на галантность у нее не было времени.
– Скажите, как вы относитесь к Генриху Новалису? – спро-
сила она и улыбнулась уже открыто и это улыбка, кто ее знал,
означала, что она стала противной самой себе и приготовилась
это впечатление изменить.
Вспомнив о Новалисе, этом юном немецком бароне 18 века,
она оживилась, откинула белокурый локон с лица и невольно
расслабилась. Теперь она была в своей бездонной и бескрайней
стихии духовности, и как бы расправила крылья.
– Этот юноша был чудесным поэтом. Вам не кажется? Его
«Гимны к ночи» просто потрясают необычностью…
Он даже не наморщил лоб, как бы силясь вспомнить давно
прочитанное.
– Не знаю. Не читал. – Спокойно ответил он, беря кружку
своими крупными, мохнатыми, как у паука, пальцами. Она в ужа-
се уставилась на них. – Чем Вы занимаетесь в свободное от те-
левидения время?
– Э..! Многим… К примеру, изучаю биохимию, генетику и фи-
зиологию растений! Хочу не только видеть растения снаружи,
их цвет и контуры, хочу понимать, как они живут, чем дышат,
а без физиологии тут не обойтись. Завидую Грегору Менделю! —
вдохновилась она, подхватывая новую тему для разговора.
Может быть, он в генетике силен, ибо на тему таинственного
наследования свойств и признаков живых существ она могла
говорить весь вечер. Впрочем, она чувствовала сейчас, наконец,
вдохновение и готова была говорить на любую тему!
– А кто это? – поднял брови ее собеседник.
– Чешский монах 19 века, изучал растения в монастырском
саду и занимался выведением роз и их опылением. Отец нынеш-
ней генетики.
Он откинулся на спинку стула, смотрел на нее удивлен-
но и в глазах его отчетливо читалась откровенная растерян-
ность. До этой встречи он видел с экрана телевизора красивую
женщину и наделил ее красивыми воздушными свойствами,
но сейчас перед ним была умная, образованная, тонко чувс-
твующая, возвышенная женщина, и к этой женщине он не был
готов.
– Неужели интересно быть такой занудой? – слегка помор-
щился он, досадуя, вероятно, на себя, и припал к своей кружке
пива, словно его мучила жажда. Она откинулась на спинку стула,
прищурила глаза и широко, свободно улыбнулась.
– Все наоборот! До того, пока вас не знала, я была занудой, —
ответила она. – Но ваши письма изменили меня, я стала инте-
ресной для себя самой, я смотрю сейчас на мир, словно никогда
его прежде не видела и теперь понимаю, как плохо его знала;
я могу рассматривать его сверху, – будто с облаков, и снизу —
как бы со дна океана, он открывается мне в своей глубине и зага-
дочности; меня стало все интересовать…
Зазвонил его мобильный телефон, он выхватил его из карма-
на и взглянул на номер.
– Извините, – сказал он, поднялся и отошел в сторону. Она
кивнула и улыбнулась; кажется, этот звонок был спасательным
кругом, он вытащил ее поклонника из неловкой ситуации.
– Мне надо срочно отойти, – сказал он приглушенным го-
лосом, вскоре вернувшись и кладя деньги за пиво на стол. —
Извините. Эта розочка вам! Вы потрясающе красивая женщина!
Она осталась одна и долго сидела, задумчиво глядя через боль-
шое окно кафе на улицу, но не видя того, что там происходило.
– Почему он не подготовился? – задавалась она вопросом. —
Или это были только слова? Слова, призванные служить тому же,
чему служит макияж – создать таинственный образ, приукра-
сить действительность, создать впечатление; через эти слова
создать о себе впечатление умного, образованного, заботливого.
Как человек хвастливый он хотел только казаться, но не быть,
набрасывая на себя макияж слов; он меня возвышал, чтобы воз-
высить себя, он меня воспевал, чтобы пели о нем. Он казался,
и остался кажущимся. А я стала, я вылепила себя вновь…
Она поднялась, заплатила за эспрессо, пошла к выходу и опус-
тила розочку в мусорный контейнер. Теперь она знала. Ей нужен
тот, кого любовь обязывает, кого любовь поднимает, развивает,
дает ему крылья, обогащает и возносит, кого делает интересным
и любознательным, кому она раскрывает глаза, делает сердеч-
ным и внимательным к миру…
Часть 2
Портрет
мы выходим из тьмы, чтобы кануть во тьму…