– Мне нужно ознакомиться с уголовным делом Федора Ручкина, которое вы рассматривали чуть больше года назад, – сказал он круглолицему председателю.
– Увы! – сочувственным тоном произнес тот. – Оно находится в архиве политической полиции. Но вы не беспокойтесь, я подскажу, как вам поступить. – Судья блестяще говорил по-русски, видимо, окончил московский либо питерский юрфак. – Вы должны написать ходатайство министру юстиции, тот ознакомит с ним генерального прокурора. Дальше – проще: по ступенькам…
Кузнецов словно бы погружался в вату: мягко, глухо и душно.
– Почему уголовное дело находится в политическом архиве? – спросил.
– Вы же популярный у себя на родине адвокат! Прекрасно понимаете, что грань между уголовщиной и политикой размыта. Особенно в России.
– Вы уверены, что я ознакомлюсь с делом до процесса?
– Скажите, в чем сегодня можно быть уверенным?..
Кузнецов возвращался в отель в скверном настроении. Итальянский гонорар удалялся от него семимильными шагами. Стандартные ходы тут не годились. При игре в преферанс хитрецы используют армянский снос. Даже играя с компьютером, он не раз его обыгрывал. Программисты рассчитали, что компьютерный противник будет делать ходы, обусловленные логикой игры. Но не предусмотрели армянских сносов, когда партнер сбрасывает заведомо выигрышные карты. Компьютерный мозг не мог воспринять такого идиотизма и позорно проигрывал. Так и в адвокатской практике. Нестандартный ход ставит обвинителя в тупик.
Да еще этот остолоп, по фамилии Ручкин, умотал в такой ответственный момент в Питер. Один из его приятелей-активистов, поколебавшись, дал Кузнецову питерский телефон. Ручкин оказался у какой-то бабенки с прокуренным голосом.
– Федюнчик! Тебя какой-то адвокат…
«Федюнчик» обещал выехать «в сей же момент», но до сих пор не объявился.
В холле отеля Кузнецова поджидали журналисты.
– Надеетесь выиграть процесс?
Кузнецов взял себя в руки. Улыбка на такой случай была у него отработана.
– Обязательно, – бодро ответил он.
– На чем основан ваш оптимизм?
– Я был бы плохой адвокат, если бы до процесса выдал вам информацию, способную повредить клиенту.
– Вы виделись с подзащитным?
– Естественно.
– Но его нет в Таллине!
– Кто это вам сказал?
Журналист, задавший последний вопрос, сунул диктофон в карман и куда-то помчался.
– Как вы относитесь к государственному обвинителю? – спросила пухлогубая малышка с цифровым диктофоном.
– Как к человеку, который одну штанину снимает, а другую надевает.
– Поясните.
– Попробуйте и поймете.
– Что вы можете сказать о нашем демократическом парламенте?
– Что можно сказать о слепом, который смотрит в микроскоп? Но это мое сугубо личное мнение…
Продравшись сквозь толпу журналистов, Кузнецов наконец оказался в своем номере. Принял душ, улегся на кровать с намерением разложить все по полочкам. Прикрыл глаза, и в полудреме перед ним вдруг замаячило холеное лицо генерала-диссидента Калугина. Тогда Кузнецов только что основал частное адвокатское бюро и защищал интересы опального генерала. Совет министров агонизирующего, но еще великого государства лишил его званий, наград и даже пенсии. Об этом свидетельствовали выписки из протокола заседания Совета министров, подписанные Плачущим Большевиком. Генерала обвинили в том, что он разгласил в западной прессе служебные тайны.
Кузнецов понимал, что строить защиту на доказательствах «Тайна – не тайна» практически бесполезно. Надо было искать нестандартный ход.
Он прикидывал так и этак, пока у него в голове не промелькнула мысль: а было ли, вообще, заседание Совета министров?
Раздобыл список министров и сочинил депутатские запросы. Была у него знакомая депутатша Алина, попавшая в последний державный парламент на митинговой волне. Очень уж гневно она ниспровергала всех и вся.
Раздобыл список министров и сочинил депутатские запросы.
Депутатша приняла его в отделанном дубовыми панелями кабинете.
– Давайте глянем, что вы раскопали про товарищей, – последнее слово прозвучало в ее нежных устах как ругательство. – Так. «Министру деревообрабатывающей… Почему не присутствовали на заседании 22 июля с.г., где обсуждался вопрос о строительстве Байконурского деревообрабатывающего комбината… С уважением…» Он что, на самом деле не присутствовал?
– Увы! – сымпровизировал Кузнецов.
– Информация что надо! – прищурила она глаза. – Спасибо, Боренька.
– Это еще не все прогульщики. Вот, – протянул ей стопку листов с запросами.
– Тоже не были на заседании?
– Не были.
– Вот она, совковая действительность, – негодующе произнесла депутатша. Кстати, почему в запросах обозначен какой-то посторонний телефон?
– Это один из моих телефонов. Я беру на себя функции вашего помощника.
– Какая честь! – жеманно улыбнулась депутатша.
– Я соберу для вас всю информацию, а вы с блеском озвучите ее…
Первым позвонил по телефону помощник деревообрабатывающего министра.
– На Байконуре деревья не растут, и строить там комбинат – идиотизм. И заявляю вполне ответственно, что 22 июля не было никакого заседания.
То, о чем помощник заявил ответственно, было самым важным.
– Запрос зарегистрирован, – ответил Кузнецов, – потому пришлите, пожалуйста, за подписью министра официальный ответ.
– Нет проблем. Но вы намекните своей шефине, что нехорошо отрывать занятых людей от дела подобной чепухой…
О том, что в означенный день не было никакого заседания Совета министров, сообщили еще шесть министров. Значит, и протоколы, и выписки из них – сплошная липа. На этом он и построил защиту.
Представитель правительства пытался на судебном заседании оспорить первый министерский ответ, но после зачтения остальных растерялся и выглядел довольно убого. Судьям ничего не оставалось, как удовлетворить его иск.
Иностранные журналисты торопливо передавали сообщения в свои агентства. Кузнецова и Калугина поздравляли российские политики – те, что пришли вместе с Меченым.
На другой день Кузнецов удостоился чести быть принятым Плачущим Большевиком. Премьер долго и грустно разглядывал его, затем произнес:
– Жаль, что такие умные люди, как вы, переходят в стан врагов государства, – и отпустил его усталым и брезгливым жестом.
Генерал и самому Кузнецову не нравился, впрочем, как и многие другие клиенты. Но генеральский гонорар был очень даже нелишним в те дни. Наличие валюты у Калугина, отсудившего у государства пенсию, Кузнецова не удивило. За интервью в западной прессе генералу заплатили немало…
В деле Ручкина тоже должен быть тайный, никем не обнаруженный ход. Надо только найти его, а потом на белом коне в Рим.
Федор Ручкин оказался суетливым, говорливым и полным собственной значимости человеком.
– Извините за задержку, – произнес он, появившись в номере отеля. – Встречался с правозащитниками.
Он напомнил Кузнецову майора Лепешкина первых лет перестройки, крикливого, красующегося даже перед самим собой, пробившегося на скандалах в комиссию по разгону армейских политорганов.
– Мы с Лепешкиным вместе в академии учились, – горделиво подтвердил мысли адвоката Ручкин. – Будили творческую мысль во времена застоя.
Кузнецов прервал его:
– Расскажите, в чем состояло обвинение по вашему предыдущему делу. Как звучало постановление суда. В формулировках будьте как можно точнее.
– Меня обвинили в разжигании межнациональной розни. – Он сделал паузу. – А я обвинил эстонские власти в дискриминации русскоязычного населения. Я отсидел почти полгода.
– Вы были задержаны на двенадцать суток.
– И полгода сидел на подписке о невыезде.
– Вернемся к постановлению суда. Как оно сформулировано?