Так и должно быть.
Всю жизнь я любил читать. Сколько прочитал я книг о разных удивительных
приключениях, сколько встретил в них людей трагических судеб, исключительных
характеров-словно и писать-то большене очем, кромекак о необычных,
исключительных, единичных случаяхи историях! Ажизнь между тем не из ряда
вонвыходящее приключение, жизнь- всеобщий закон;и все необычное,не
повседневное в ней - не что иное, как скрипв ее сочленениях.Нелучше ли
славитьжизнь вее норме иобыденности? Неужели она - менеежизнь, когда
ничто вней незаскрипело,не застонало,не грозилоразбиться?Зато мы
проделали массу работы, исполнили все обязанности - от рождениядосмерти.
Мояжизнь была вполнесчастлива,и мне ничуть нестыдно того маленького,
правильногосчастья,какоенаходилявпедантичнойидиллиимоего
существования.
Помню похороны в родном моем городке. Впереди - министранты в стихарях,
с крестом; за ними оркестр - блестящийкорнет-а-пистон, валторна, кларнет и
самый красивый из них - геликон. И священник в белом облачении, в квадратной
шапочке,игроб,которыйнесутшестеро мужчин,ичерная толпа-все
серьезные, торжественные и чем-то похожие на кукол. А надо всем этим высоко,
мощно разливается траурный марш, вскрикивает корнет, жалуется кларнет, глухо
рыдаюттрубыангельские;траурная музыка заполонила улицу, весьгородок,
подняласьдо неба. Все бросили свои делаи вышли из дверей, чтобы, склонив
голову, отдать последний долг уходящему. Кто умер? Король, герцог или герой,
что несутего так торжественно и высоко? Нет, он был мельником, дай бог ему
вечное упокоение; хороший был человек и справедливый, да что ж - годы... Или
он былколесник илискорняк; вотокончил свой трудчеловек, и это- его
последнийпуть.Мне,маленькому,большевсегохотелось бытьоднимиз
министрантов, шагавших воглавепроцессии, или нет, лучше уж- тем,кого
несутвгробу. Ведь это так торжественно,словно несуткороля; все, все,
склонив головы,воздают честь доброму человеку, соседу, на его триумфальном
пути, колокола отзванивают ему славу, и флейталикующеплачет -я готов был
пасть на колени перед тем великим и святым, что зовется "человек".
III
Отец был столяр. Самое раннее мое воспоминание: сижу натеплых опилках
во дворе мастерской, играюскрученнымикудрямистружек. Подмастерье Франц
улыбается мне, подходит случковой пилой:"Авотя тебе головуотрежу!"
Наверное,я поднял крик, потому что выбежала мама, взяла наруки. Славный,
многоголосыйшумстолярной мастерскойобливаетвсе моедетство:грохот
досок, свист рубанка,натолкнувшегосянасучок,сухой шелестстружеки
режущийхраппилы;запахдерева,клея,олифы;рабочиесзасученными
рукавами; отец что-то чертит на доскахтолстыми пальцами, толстым столярным
карандашом. Рубашкаприлипла к его широкой спине, он пыхтит, склоняется над
работой. Что это будет? Да шкаф; доска к доске, тут войдет в пазы - и выйдет
шкаф; отец чутким пальцем проводит по граням, по внутреннейчасти изделия -
все ладно, гладко,как зеркало.