Общими силами мы дотащили его по третьего класса, нопотом он
провалилсябезвозвратно иуехалдомой; говорили,он дома повесился. Этот
мальчик был, пожалуй, самойбольшой, самой страстной любовью моей жизни.Я
думал о ней, читая позже досужие измышления о сексуальных побуждениях дружбы
подростков. Господи,какая чепуха!Дамы с трудом, неловко, подавали друг
другу руки, мычуть ли не с сокрушением и мукой постигли изумительный факт,
что мы - души; нас наполняло счастьем то, что мы можем смотреть на одни и те
жепредметы.У меня было ощущение, что я учусь для него, чтобпомочь ему,
только вту пору я искренне любилучиться,- тогда это имелопрекрасныйи
добрыйсмысл.По сейденьслышусобственныйнастойчивый,старательный
голосок:"Слушай,повторяй за мной:растения открытосемянныеделятсяна
растения с одной семядолей, с двумясемядолями и безсемядоль".- "Растения
делятся на односемянные..." -бормочет мой большой друг уже мужским голосом
и устремляет на меня чистые, любящие, по-собачьи преданные глаза.
Несколько позднее была у меня иная любовь: ей былочетырнадцать, мне -
пятнадцать лет.Она была сестрой одногомоего товарища,онпровалился по
латынии греческому, - большой был шалопай и бездельник. Однажды в коридоре
гимназии меня остановил потрепанный,унылого вида, подвыпивший господин, он
снял передомной шляпу, представился: "Младший чиновникимярек", -Причем
подбородок у него дрожал мелкой дрожью. Вот, мол, слыхать, вы такой отменный
ученик,такнеокажетелимилость, непоможете лисынкувлатынии
греческом? "Репетитора нанять я не всостоянии,- лепетал он, - так что если
вашавеличайшаялюбезность, сударь..." Онназвал меня сударь, этогобыло
достаточно; мог ли я требовать большего?Я с энтузиазмом взялсязатруд и
попыталсявтолковатьхоть что-тоэтому отъявленному лоботрясу. Семья была
странная: отецвечно пребывалв должности или всостоянии опьянения, мать
ходила по домам шить, что ли; жили они на узкой, дурной славы, улице, там, с
наступлениемвечера,выходилинапанельтолстые,старыедевки,
раскачивавшиеся, как утки.А дома был- или не был - мой ученик,была его
младшаясестра,чистенькая,робкая,сузенькимличикомисветлыми,
близоруко-выпуклыми глазами, вечно потупленными над каким-нибудь вышиванием.
Ученье шло из рук вон, мальчишканедумал заниматься, да и все тут. Зато я
по уши, до боли влюбился в эту тихую девочку, скромненько сидевшую на стуле,
державышивание усамыхглаз. Она всегдаподнималаих вдругикакбы
испуганно, потом словно извинялась за это дрожащей улыбкой. Брат ее уже даже
не снисходил выслушивать мои лекции, он великодушно позволял мнеписатьза
него уроки, а сам отправлялся по своим делам.И я корпел над его тетрадями,
словно этобылдля меня бог вестькакойтруд; когдаяподнималглаза,
девочкамгновенноопускаласвои,краснеядокорней волос,акогдая
заговаривал, глаза ее чуть ли не выскакивали от испуга и на губах появлялась
дрожащая, до жалости робкаяулыбка.