Он помнил эту Михайлову у себя на базе, среди курсантов. Она с
самого начала вызывала у него чувство неприязни, даже больше — негодования. Он
никак не мог понять, зачем она на базе, — высокая, красивая, даже очень
красивая, с гордо поднятой головой и ярким, большим и точно очерченным ртом, от
которого трудно отвести глаза, когда она говорит.
У нее была неприятная манера смотреть прямо в глаза. Неприятная не потому, что
видеть такие глаза противно, — напротив, большие, внимательные и спокойные, с
золотистыми искорками вокруг больших зрачков, они были очень хороши. Но плохо
то, что пристального взгляда их капитан не выдерживал. И девушка это замечала.
А потом эта манера носить волосы, пышные, блестящие и тоже золотистые, выпустив
их за воротник шинели!
Сколько раз говорил капитан:
— Подберите ваши волосы. Военная форма — это не маскарадный костюм.
Правда, занималась Михайлова старательно. Оставаясь после занятий, она часто
обращалась к капитану с вопросами, довольно толковыми. Но капитан, убежденный в
том, что знания ей не пригодятся, отвечал кратко, резко, все время поглядывая на
часы.
Начальник курсов сделал замечание капитану за то, что он так мало внимания
уделяет Михайловой.
— Ведь она же хорошая девушка.
— Хорошая для семейной жизни. — И неожиданно горячо и страстно капитан заявил: —
Поймите, товарищ полковник, нашему брату никаких лишних крючков иметь нельзя.
Обстановка может приказать собственноручно ликвидироваться. А она? Разве она
сможет? Ведь пожалеет себя. Разве можно себя, такую... — Капитан сбился.
Чтобы отделаться от Михайловой, он перевел ее в группу радисток.
Курсы десантников располагались в одном из подмосковных домов отдыха. Крылатые
остекленные веранды, красные дорожки внутри, яркая лакированная мебель — вся эта
обстановка, не потерявшая еще всей прелести мирной жизни, располагала по вечерам
к развлечениям. Кто-нибудь садился за рояль, и начинались танцы. И если бы не
военная форма, то можно было подумать, что это обычный канун выходного дня в
солидном подмосковном доме отдыха.
Стучали зенитки, и белое пламя прожекторов копалось в небе своими негнущимися
щупальцами, — но об этом можно было не думать.
После занятий Михайлова часто сидела на диване в гостиной с поджатыми ногами и с
книгой в руках. Она читала при свете лампы с огромным абажуром, укрепленной на
толстой и высокой подставке из красного дерева. Вид этой девушки с красивым,
спокойным лицом, ее безмятежная поза, волосы, лежащие на спине, и пальцы ее,
тонкие и белые, — все это не вязалось с техникой подрывного дела или нанесением
по тырсе ударов ножом с ручкой, обтянутой резиной.
Когда Михайлова замечала капитана, она вскакивала и вытягивалась, как это и
полагается при появлении командира.
Жаворонков, небрежно кивнув, проходил мимо. Этот сильный человек с красным сухим
лицом спортсмена, правда, немного усталым и грустным, был жестким и
требовательным не только к подчиненным, но и к самому себе...
Капитан предпочитал действовать в одиночку. Он имел на это право. Холодной болью
застыла в сердце капитана смерть его жены и ребенка: 22 июня вражеские танки
раздавили их в пограничном поселке.
Капитан молчал о своем горе. Он не хотел, чтобы его несчастье служило причиной
его бесстрашия. Поэтому он обманывал своих товарищей. Он сказал себе: "Жену мою,
ребенка не убили, они живы. Я не мелкий человек. Я такой же, как все. Я должен
драться спокойно". И он не был мелким человеком. Всю свою жизненную силу он
сосредоточил на борьбе с врагом. Таких людей, с обагренным сердцем, гордых,
скорбящих и сильных, немало на войне.