Потом она всё-таки приняла у него стаканчик и отпила несколько глотков уже остывшего, но оттого не менее вкусного кофе и вспомнила, что где-то в рюкзаке завалялся сникерс. Они съели его напополам, по очереди глотая кофе из стаканчика и глядя вниз на город, золотой в наступившей густой тьме.
Мысли в голове сидели тихо, с интересом наблюдая за происходящим.
Расстались они уже далеко за полночь. Евгений проводил Женю до дома, и они всё говорили, говорили, говорили. О том, почему люди такие, какие есть, и что можно сделать, чтобы понять себя. О том, что иногда не получается то, что делаешь, и это злит и иногда лишает уверенности в себе. О том, как сами люди умеют сожрать себя изнутри похуже иной болезни. О том, что нужно делать, чтобы вернуть себе себя. О жизни. О людях вокруг. О тепле и близости.
И Жене так непривычно было, что её не пытались обидеть, унизить, выбить почву из-под ног, что происходящее казалось ей сном.
Несколько дней после знакомства девушка думала о том, почему и как оказался этот умный и тёплый человек в нужное время в нужном ей месте. То ли ангел-хранитель позаботился, то ли Небесной Канцелярии надоели её страдания и причитания, то ли она всё-таки заслужила хотя бы несколько часов понимания…
А потом он позвонил, хотя она уже и не ждала. И это тоже было тепло и удивительно.
– Слушай, – набравшись смелости, начала Женя, – а почему ты заговорил со мной? Чем я привлекла внимание? Я же не выглядела красивой или интересной. Или ты любишь ущербных?
Евгений помолчал немного, и когда девушка уже решила, что он уйдёт от ответа, наконец сказал:
– Да нет… В тот вечер меня самого придавило так, что я всерьёз задумался, а не покончить ли со всем этим к такой-то матери? Если сигануть вниз с площадки, катиться будешь долго, и костей не соберёшь потом…
Женя ахнула, прижала ко рту вмиг похолодевшую ладонь, удерживая вскрик ужаса. Евгений? Он не выглядел убитым жизнью, он был такой спокойный и уверенный! Как? Неужели и у него тоже?..
– А потом я увидел тебя, и ты действительно выглядела неважно. Как будто на себя со стороны взглянул и понял, что нужно подойти, помочь, поговорить… Вот и поговорил…
– Так ты тогда не меня уговаривал? – поняла девушка. – Себя!
– И себя тоже. И тебя. Обоих. Кажется, уговорил. Себя так точно. А тебя?
– И меня. Кажется.
Молчание затянулось, только дыхание в трубке давало понять, что рядом есть кто-то, пусть и связанный с тобой только ненадёжной ниточкой сотовой связи.
– Давай увидимся снова, – попросил он. – Нам много о чём нужно ещё поговорить.
– Конечно! Я только за.
Условившись о новой встрече, Женя положила трубку и сама себе не поверила. Вопросы всё ещё жили в голове, но, пожалуй, впервые за долгое время ей казалось, что она сможет найти на них ответы. И на тот, единственный, самый важный.
Что я за человек?! Я – просто человек. Че-ло-век.
Человек женского пола по имени Женя подпрыгнул на месте и побежал в киоск, покупать ещё сникерсов.
Мой манипулятор
Он прощупывал мои границы с самого начала знакомства. Дёргал за ниточки, чтобы проверить, кукла я или человек. Бил наугад, ища мои болевые точки. Иногда зло шутил. Время от времени ставил меня в такие ситуации, когда всё моё существо должно было сгруппироваться, чтобы выкрутиться, выбраться, сохранить себя.
С самого начала он вёл себя абсолютно так, как любой другой на его месте, но гипертрофированно, на грани фола. Да и за нею тоже.
Я выдавала те реакции, которые казались мне правильными. На нарушение границ на заставе по тревоге вставал дополнительный наряд и выдворял нелегала ещё на стадии нейтральной полосы. Ниточки, за которые он дёргал, оказались ведущими в основном к его же собственным рукам и ногам. Максимум, что он смог «дёрнуть» во мне, – это чувство юмора, которое не могло спать, видя такие настойчивые попытки создать мини-театр кукол. Тоже мне Карабас-Барабас недоделанный!
Болевые точки находились не там, где он ожидал, так что его удары встречали или улыбку, или вежливое недоумение. Когда я была в плохом настроении, то и ответные удары. А стреляла я всегда кучно, в голову. Злые шутки натыкались на мои собственные, с налётом чёрного юмора, но очень смешные. И тут уже его очередь была выбирать: искренне посмеяться вместе со мной или терпеть то, как смеются над ним.
В созданных им ситуациях моё существо, сгруппировавшись, начинало кувыркаться, становилось в «берёзку» или «мостик», а иногда, недолго думая, садилось на поперечный шпагат.
И он всё никак не мог понять, почему я никогда на него не обижалась…
Когда он женился, я посмеялась над иронией судьбы. Его избранница была красива, ухожена, улыбалась его шуткам, обижалась, когда он был в дурном расположении духа. Она читала глянцевые журналы и знала триста сорок семь различных способов добиться от него того, чего ей хотелось. А он хвастался ею перед своими друзьями и по выходным время от времени удирал от неё на рыбалку. Счастливая семья, как ни крути.
Я не обиделась, когда однажды ночью он позвонил мне, злой, пьяный, и заплетающимся языком спросил:
– Что со мной не так? Почему ты так и не стала моей?
Как я должна была ответить? Вряд ли он понял бы, если бы я объяснила, что нельзя выйти замуж за того, кто является более ранней, молодой версией тебя. Все его манипуляции, игры, попытки сделать больно, чтобы я зацепилась за него хотя бы так, через страдания и зависимость, – это было слишком знакомо и давно пройдено, изучено, принято и прощено в себе самой. Вряд ли он понял бы, что никогда я не дала бы ему того, чего он так от меня хотел, как ни разу не давала до того. Игры в психологическое садо-мазо – это не то, чего я хотела от жизни.
– Ты никогда не просил меня об этом, – ответила я. – Все в тебе «так». Иди спать, пожалуйста.
Он не звонил больше. Мне говорили общие знакомые, что с женой он по-своему счастлив. Они, кажется, договорились о правилах игры и культурно и очень современно любят друг другу мозг. Они нашли друг друга.
А я частенько вижу его, смотрящего на меня глазами тех, кто вновь и вновь прощупывает мои границы. Не старайтесь, границы на замке.
С чистого листа
Открыть глаза. Подняться.
Поднять-ся. Поднять себя.
Себя – это кто? Я. Кто – я? Не знаю. Я.
Я не знаю, кто это – я, но знаю, что я – есть. А значит, я могу подняться.
Могу. Только не так быстро. Тело не слушается, свет режет глаза.
Тело? Глаза? Что это? Тело – это часть меня. Или только то, в чём Я. Непонятно. Непонятное. Но оно мне нравится. Хоть и больно.
Больно. Это я понимаю. Больно. Больно телу. Или мне? Нам. Больно рукам, ногам, груди… Я помню, что это. Где это. Больно.
Но нужно подняться.
Почему нужно? Я не знаю. Но чувствую, что нужно. Я чувствую. Тело чувствует. Оно есть.
Подняться. Встать. Ровно, уверенно, несмотря на боль. Прищурить глаза, чтобы суметь посмотреть увидеть. Увидеть свет.
Я могу видеть свет. Я могу видеть отступающую тьму. Я могу видеть небо. И свои руки, исцарапанные, в засохшей крови, с обломанными ногтями.
Я могу видеть. И чувствовать. И стоять. И это уже много. И мне хорошо от этого.
Я знаю, что такое хорошо. И что такое больно. Я знаю, что такое знать.
Слова приходят сами собой, по мере того как я чувствую, или вижу, или слышу. И я удивляюсь тому, что знаю, что значит то или иное слово. И тому, что знаю, что такое слова.
Я слышу. Шорох и шёпот травы под неуверенными шагами. Шум ветра. Тихий хриплый стон – чей? Неужели мой?
– — Мой? – произношу через силу, выталкивая слово из сухих, непослушных губ, второе имя которым – боль. Больно.
Удивляюсь звуку голоса. Неужели этот голос – мой?
– Мой? – повторяю снова. Через боль. Через удивление. Через страх.
Страх? Новое слово. Что это? Слушаю себя. Пробую на вкус слово, чувство.
Вкус? Да, у меня есть ещё и вкус. Странный, неприятный, но необъяснимо притягательный, кажущийся знакомым и… Просится новое слово – «родным». Не понимаю, но как только произношу его вслух, значение приходит само собой.