А ты там в своём Петербурге хоть что-нибудь читаешь? – с тревогой и надеждой спросил отец.
– Читаю, читаю. Честертона – последний раз, кажется, году в позапрошлом. Но только рассказа про дупло я у него не помню. Хотя – у меня разные подробности быстро из головы выветриваются, – честно призналась она.
– Можешь взять, тут есть в журнале.
Несколько минут они шли молча. Она не вытерпела:
– А что в том дупле?
– А вот потом узнаешь, – папа загадочно усмехнулся.
Ну, ладно, потом – так потом.
Они замолчали.
Она думала о том, что даже если папа просто её разыгрывает – всё равно, хорошо вот так идти.
Но, наверное, в этом дупле точно что-то есть.
Может, свили гнездо редкие птицы.
Или толстые ветви необычно переплелись.
Или, например, лишайник причудливо разросся, отчего и вправду похож на лешего…
А вдруг там, в огромном дупле необъятного старого дерева, тускло мерцают из темноты старинные чеканные монеты червонного золота! И дожидаются их, заботливо уложенные в кувшин – и непременно с ручками, чтоб нести удобней…
Или там живёт говорящий ворон.
Или тысячелетний друид…
Они уходили всё дальше и дальше.
В ней росло ощущение нереальности происходящего.
Дороги уже давно не было.
Их босые ноги ступали по пышной ковровой дорожке из травы – и какой травы! Ярко-изумрудная, нежная, шелковистая. И в то же время упругая, пружинистая, как матрас, оттого, что все травинки как-то эдак закручены и сплетены.
Идти по этому гибриду ковра и матраса одно удовольствие. Интересно, и что это за трава?
Ух, ты, а вот другой ковёр: она прошлась и по нему, для разнообразия: трава не такая яркая, но упругая и ещё более пушистая.
Ей казалось, что она забрела в какую-то сказку, нечаянно наткнулась на дивную поляну с волшебным пейзажем.
Она смотрела во все глаза.
Благоухают высоченные цветы. Молоденькие деревца тоненько звенят листочками. Травы всевозможных оттенков зелени…
Так ведь это действительно только зелёный цвет. И кое-что из жёлтого.
Зато здесь собрана, кажется, вся палитра зелёного, все нюансы и полутона, какие только бывают на свете. Изумруд травы, малахитовая с прожилками листва, тёмно-белёсые подушки мха, оливковые стебельки, фисташковые травянистые кустики, бирюзовая причудливо-резная трава, на ощупь плотная, словно кожаная.
И опять трава – в толстых пучках салатовых оттенков.
И ещё что-то там вспыхивает на солнце морской волной. Самоуверенно блестит жёлтым глянцем куриная слепота, и грациозно покачивают нежно-лимонными бутончиками их соседи.
Вдруг сплошная стена кустарника сбоку разомкнулась – и взору открылись другие кусты: вроде бы тоже зелёные, но увитые золотыми нитями, аж горят на солнце.
Она ахнула. Будто боярыни в богатых шубах из золотой парчи с роскошным подбоем!
– Похоже на хмель, – сказал отец.
Она пригляделась.
Длинные тонкие стебли, словно сплетённые в шаль и наброшенные на ярко-зелёные пышные кусты, усеяны хризолитовыми шишечками, обсыпаны пенными янтарными блёстками и припудрены махровой бледно-золотистой пыльцой.
– Откуда это всё? – спросила она, поражённая.
– Это старица, прежнее русло реки, – объяснил отец.
– А-а-а, – протянула она, – тогда понятно.
Обратно шли молча.
Солнце уже стояло высоко, разливаясь окрест гигантским яичным желтком. Светило и грело, и было жарковато.
Собаки аккуратной трусцой бежали впереди, высунув языки и не тратя силы на шалости.
Она ещё не заходила в такую даль. Наверное, километров двенадцать пройдут. Очень уж долгая сегодня прогулка.
Ну, и хорошо. Она находилась под впечатлением от увиденной красоты.
Вот и развилка.
Папа остановился.
Оглядел старые деревья, упёрся в бока руками в закатанных по локоть рукавах лёгкой рубахи.
И, лукаво улыбаясь, сказал ей с вызовом:
– Боишься?!
Она коротко рассмеялась и пошла к дереву.
Мама прошла с собаками вперёд по дороге и остановилась поодаль.
А они с отцом вошли в густую тень растущих старинных великанов. Их необъятные стволы с густыми развесистыми кронами создавали шатёр с откинутым пологом.
– Смотри, – сказал отец, когда они остановились в шаге от дупла.
Да, отверстие действительно очень большое, с вычурными краями, уходящее глубоко вниз.
– А что там внутри?
– Смотри внимательней, – папа в шутку заговорил утробным голосом прорицателя.
– А что там должно быть?
– Каждый видит своё, – продолжал он в том же духе.
Её глаза привыкли к полумраку. Она приблизила лицо к черноте дыры и собралась ответить в тон отцу…
Внезапно ощутила жуткую боль, будто кто-то воткнул ей в темя раскалённую иглу.
Она вскрикнула, отпрянула, схватилась рукой за голову, ничего не понимая, затрясла длинными волосами.
– Что, что стряслось?! – встрепенулся папа.
– Я не знаю, не знаю, – заплакала она. – Но мне больно! Очень!
Папа стоял рядом, переводя взгляд с её головы на дупло и обратно – и пытаясь понять: что же произошло?
Почувствовав, что в волосах ещё что-то шевелится, она наклонила голову. Волосы повисли густой длинной гривой. Она трясла ими, пытаясь вытряхнуть… что? Она не знала, что – но очень хотела вытряхнуть то, что копошилось в голове. Она запустила в шевелюру ладони и с силой затрясла.
– Шершни! – вдруг донесся до её сознания голос отца: – Идём на дорогу, быстрее!
Услышавшая их с дороги мама тут же скомандовала собакам: – Назад! Ко мне!
Любопытные собаки всё это время тоже стояли возле дупла, за их спинами. Теперь, услышав команду, повернули головы в сторону дороги.
Вдруг она снова вскрикнула:
– Ай! Опять, опять! Больно, больно!
Она стояла и вопила от боли, обхватив голову руками:
– Папа, да сделай же что-нибудь! Опять! А-а-а!
– Да что, что? – волновался отец.
– Да не знаю, не знаю! – ещё горше заплакала она.
С дороги снова послышалась мамина команда собакам.
Но верные и добрые собаки не уходили: растерянно глядели на неё, готовые тотчас броситься на её обидчиков!..
Но врага нигде не видно, а что делать в случае, когда их хозяйку №3 кусают насекомые, они не знали.
Отец понял, что шершни проявляют интерес почему-то именно к её голове. Скинул с себя рубашку и набросил ей на голову.
Взял за плечи и вывел на дрогу. Собаки прибежали следом.
Она стянула с головы рубаху. Убрала волосы с лица, плача и щурясь от яркого солнца.
Отец осмотрел её голову: две припухлости – на макушке и у лба.
– Надо же, – тревожно сказал он, – а я думал, тебя один раз укусили.
– Три, – всхлипнула она. – Приподняла короткий рукавчик футболки, показала расплывающееся пунцовое пятно спереди на левом плече.
– Вот гадины! Два ядовитых жала возле мозга и одно – возле сердца. И что бы им меня в правое плечо не куснуть? – всхлипывала она.
Папины глаза потемнели. Он шумно выдохнул, не разжимая зубов, и его челюсть заходила желваками.
– Чёрт! – сказал он, – сейчас же едем! И вообще, это дурацкая затея, с этой дачей… Собери по-быстрому всё необходимое – документы, там, ключи от квартиры, – повернулся он к маме.
– Если ты собираешься везти её в сельский медпункт, то у нас в аптечке есть всё то же самое, – вежливо ответила мама после некоторого молчания.
– Какой медпункт!! И к чёрту аптечку. Надо ехать в областную больницу, – мрачно изрёк отец.
– А её туда примут, без местной прописки и гражданства? – проворковала мама.
– Примут, – отрезал отец.
И повернулся к дочери: – Сможешь идти? Или я сюда машину подгоню, посидишь под деревом…
– До больницы полтора часа езды, – тихо и ласково гнула своё мама.
– Ничего, – решительно подытожил он.
И глянул на жену недобрым взглядом.
– Никуда я не поеду, – встряла тут дочка сиплым от слёз голосом. – Папа, полтора часа на твоём дизеле – что будет с моей головой? Мне и так больно… А от трёх укусов умирают, да?
У меня аж голова разрывается, – и она опять заплакала от боли.
– Может, выпить аспирину, – предложила она, когда, вернувшись, они стояли на веранде, и мама решила неторопливо осмотреть её голову.