Миновав Ананури и мостик через приток Белой Арагви, дорога резко свернула вправо и вдоль речки начала подъем на отрог Ломисского хребта, покрытый богатой растительностью, придающей мягкость пейзажу, столь характерной для уютной Млетии. Центром ее является живописное селение Душети, в котором вскоре и оказались путники, как только спустились с перевала.
От селения Бодорна дорога снова вышла на берег реки, вобравшей в себя воды всех Арагви – и Белой, и Черной, и Пшавской, устремившейся бурным потоком по широкой долине с окаймленной густыми лиственными лесами россыпью белеющих селений.
Отроги могучих хребтов расползлись в округло-плоские натеки бархатных склонов плодородной Мухранской равнины.
– Скоро Мцхета, – про себя, негромко сказал Максим Максимович, но все как-то встрепенулись от оцепенения, навеянного созерцанием обильных красками пейзажей, столь непривычных для жителей российских равнин в пору глубокой осени.
– Коли день близится к концу и мы приедем в Тифлис в темноте, то виды Мцхеты будут для нас достойным финалом богатого впечатлениями совместного пути, – с некоторым сожалением, что все имеет конец, сказал Андрей. Он обратился к Максиму Максимовичу: – Вы не откажете нам поведать о достопримечательностях сего местечка?
– Не обессудьте за скромные познания, но рад постараться, если, конечно, не будет возражений, – взглянув на дам, сказал он.
– Что вы, – мило улыбнулась старшая и бросила взгляд на мужа, который так и остался пленником своего испорченного назначением на Кавказ настроения: – Мы так рады, что нам удалось за два дня пути благодаря вашей милости так много узнать о совсем незнакомой для нас части России.
– Тогда смотрите! За рекой высятся и сейчас еще весьма впечатляющие развалины старинной крепости, некогда запиравшей долину Арагви и защищавшей Мцхету от набегов враждебных горных племен, – с вдохновением начал Максим Максимович. – Называлась она Бебрис-Цихе, что переводится как «Крепость старца», а дальше, на отроге Сагурамского хребта, вы видите памятник древнегрузинского зодчества – храм Джвари, воспетый Лермонтовым в поэме «Мцыри». Когда-то Мцхета была столицей Грузии, а величественное сооружение, что вы видите перед собой, есть кафедральный собор Свети-Цховели, являющийся усыпальницей многих грузинских царей. Другой собор, видимый поодаль, – Самтавро, где, говорят, похоронен христианский царь Грузии Мариан.
Лошадки, предчувствуя близкий конец пути, резво катили коляску по укатанной ровной дороге и, прежде чем рассказчик поведал об истории Мцхеты, уже дружно зацокали подковами по отполированному деревянному настилу моста через многоводную Куру.
Прямо перед глазами путников – высокие уступы увитых зеленью отрогов Триалетского хребта, а слева, куда свернула дорога, как писал Лермонтов,
Вечерело, когда карета выехала на обширный пустырь, называвшийся Дигомским полем. Видны были редкие пригородные строения. В шестом часу, оставив позади двести верст, карета подкатила к «конторе движения» – небольшой почтовой станции. Сверкал огнями Тифлис. Пассажиры расставались, и каждый уходил в тифлисскую ночь со своими мыслями о завтра.
Бабушка Ноно с радостью встретила своего постояльца и долго его рассматривала, обходя кругом, любуясь его новым мундиром и прищелкивая от удовольствия языком.
– Вай, вай, генацвале, какой ты пригожий! Мне бы в молодости такого красавца встретить, – приговаривала она и, мелко смеясь, смахнула уголком передника со сморщенного, иссушенного временем лица слезинки.
Направляясь на следующий день с докладом к генералу Стебницкому, Пастухов не мог избавиться от непонятного волнения.
«Чего бы мне теперь-то волноваться? Так ведь нет, терзаюсь», – думал он, переступая порог знакомого кабинета.
– Ваше… – только было начал рапорт, щелкнув каблуками, Пастухов, как генерал, поднявшись из-за стола, протянул руку ему навстречу.
Андрею, смутившемуся от неожиданности, ничего не оставалось, как на полуслове прервать рапорт – не заставлять же генерала стоять с протянутой рукой – и, сделав шаг в его сторону, пожать руку.
– Рад за вас, господин коллежский регистратор, – всматриваясь в стоящего перед ним статного, затянутого в новенький мундир классного военного топографа, сказал Иероним Иванович и добавил, возвращаясь за стол: – А теперь садитесь и расскажите, как там, в столице, дела делаются.
Андрей подробно доложил о выполнении поручения и всех тонкостях по его производству.
– А теперь за дела, – усмехаясь в усы, сказал генерал, – их у нас с вами на Кавказе хоть отбавляй.
– Непременно оправдаю ваше доверие, – просто ответил Андрей и, встав со стула, четким шагом вышел из кабинета.
«Прекрасный бы вышел из этого молодого человека триангулятор, но и топографы хорошие тоже не менее нужны», – подумал генерал, провожая взглядом Пастухова. Иероним Иванович поймал себя на мысли, что немножко завидует молодому человеку, только что покинувшему его кабинет. «Но, по-видимому, – думал он, – дело не только в годах. Разве много – пятьдесят лет, что на днях мне исполнилось? А здоровье поизносилось. Кавказ, конечно, не только благодатное место, но и обширная область непочатого труда по изучению и освоению края для нужд России». Сделано немало, в том числе и его, Стебницкого, усилиями, в то же время главное все впереди и таким, как Пастухов, предстоит еще много потрудиться.
Андрей был полон сил и замыслов, не боялся гор. Материальное положение его значительно улучшается: теперь, согласно «Положению», на год приходится, по чину XIV класса, 300 рублей, да в полевой период, при двойной норме по Кавказу, «порционных» 1 рубль 20 копеек в день – это уже деньги.
«Надо будет Наде и Ксюше послать деньжат», – размышлял Андрей, который изредка писал сестрам письма и делился своими горестями и радостями, справлялся о житье-бытье в Деркуле.
Топографы отдела только что начинали возвращаться с полевых работ, а из вернувшихся несколько офицеров были отпущены в отпуска.
– Господа офицеры! – раздалась громкая команда в чертежной, как только Андрей закрыл за собой дверь. Это поручик Федюкин решил отметить возвращение Пастухова «с победой». Вскочив из-за стола, печатая шаг, пошел навстречу к нему под одобрительные взгляды других топографов, вытянувшихся во фрунт.
Оторопел от неожиданности Андрей. Только когда он оказался в объятиях Федюкина, то понял, что Александр Николаевич этой дружеской шуткой выразил чувства к нему, наконец возвратившемуся в семью военных топографов, где его давно считали своим.
– Благодарю вас, господа, друзья, – смущенный вниманием товарищей, бормотал Андрей, – благодарю.
Все подходили к нему и пожимали руку, равнодушных не было, даже чопорный обычно штабс-капитан Фергис с приветливой улыбкой, чуть снисходительно похлопал его по плечу.
– Да ты просто гвардеец, кацо, – стоя поодаль, восхищался Кебадзе, – тебе надо было в Семеновский проситься, а не к нам, на грешный Кавказ.
– Ничего! Говорят, что скоро военных топографов тоже переведут в гвардейские отряды, – смеется штабс-капитан Шарифов.
– Вот-вот, – не удержался и подполковник Близнецов, – даже не в полки, а в отряды и, поверьте, отнюдь не в гвардейские.
– И просто военных топографов родина не забудет, – с иронией подметил Гламаздин, – а гвардейское «бремя» нам ни к чему.
– Садись и рассказывай, как и чем живет столица, – попросил Федюкин, когда офицеры угомонились.
Андрей поведал, что слышал в Петербурге о новостях в корпусе, о новшествах, вводимых новым императором, особенно по части обеспечения порядка и спокойствия.