Господин Когито бывает смешным. В «Когитовском» цикле наряду с иронией много улыбки, юмора, моментами почти буффонады. Нечто, я бы сказал, чаплинское рождается из сочетания иронии, даже насмешки над героем (хербертовской насмешки, но не дай бог нам над ним смеяться: над кем смеетесь – над собой смеетесь!) и сочувствия, симпатии, человеческой солидарности с ним.
Господин Когито, «маленький интеллигент» второй половины XX века, – потомок «маленького человека». Он живет под страшным постоянным давлением действительности. Он и сам знает, что он мал, что почти беспомощен перед огромными силами зла, деспотизма, насилия. Но он не мирится со своей малостью, он преодолевает свою малость, свою беспомощность, преодолевает то расстояние, – один шаг, но какой! – которое отделяет смешное от великого. Он оказывается мужествен и героичен, как герои древности, хотя ситуация нашего современника Когито хуже; в отличие от Катона Младшего у него нет меча, чтобы заколоться, нет также «возможности отправить семью за море». Бывает, что у него остается единственный выбор: выбор последнего жеста, выбор позиции, в которой он хочет умереть. И умереть он предпочитал бы стоя.
В стихотворении «Дракон Господина Когито» речь идет не о мужестве гибели, а о мужестве борьбы. Господин Когито выходит на битву с драконом, выходит один на один:
…он оскорбляет драконаон его провоцируеткак наездник дерзко гарцующийвпереди отсутствующей армии…Читая сейчас это стихотворение, мы вспоминаем удушливый политический климат Восточной Европы 1970-х годов.
Книга «Господин Когито» вышла в те годы, которые стали уже историей. В годы, которые у нас теперь задним числом именуют «годами застоя», а в Польше, с легкой руки Ружевича, тогда еще иронически назвали годами «малой стабилизации». В этой своей книге пятидесятилетний к тому времени Херберт чуть отошел (как Монтень с годами) от исключительного предпочтения философии стоиков к признанию правоты как стоиков, так и скептиков. Но стоики, их идеалы, идеалы юности Херберта, остались для него той верой, которой он верен. «Будь верен. Иди». Этими словами заканчивалась книга о Когито. Сейчас, в ретроспективе, видно, сколь большую роль сыграла и эта книга, и вся поэзия Херберта в воспитании мужества, честности, бескомпромиссности польской молодежи 70-х, молодежи, которая предвосхищала, торопила, готовила события и перемены 80-х.
Херберт, польский поэт, лауреат премий Ленау, Гердера, Петрарки, давно уже воспринимается везде как поэт общеевропейский, а за океаном был даже создан новый журнал «Mr Cogito» в знак уважения к поэту-гуманисту, хранителю нравственных ценностей и идеалов человечества.
(«Иностранная литература». 1990. № 8)3. «Рапорт из осажденного города», «Элегия на уход», «Ровиго»
Первая книга стихотворений Збигнева Херберта вышла в Варшаве в 1956-м. Ему было уже 32 года. Много лет он ждал своего времени и писал в стол. Зато первая же его книга была высоко оценена, через год вышла вторая, вскоре третья, а затем и книга эссе, написанных после его путешествий по Италии, Греции, Франции, куда он впервые смог приехать в 1958-м.
Годам странствий предшествовали годы учения. Сразу после войны Херберт учился короткое время в Академии художеств в Кракове, окончил там же Торговую академию с дипломом экономиста, юридический факультет в университете в Торуне, изучал в Торуне и в Варшаве философию. Но до всего этого, раньше чем получить – на тайных курсах в годы оккупации – аттестат зрелости, он окончил в 1942-м тайную школу подхорунжих. Участие в польском Сопротивлении осталось главным переживанием его жизни.
Херберт первых четырех книг – поэт исторический. В его книгах – Вторая мировая война, но также вся мировая история, а в ней более всего – античность. Его учителя – античные историки Геродот, Фукидид, Тацит. Все они писали о современности, еще кровоточащей, драматичной, рассказывали о войнах и деспотизме, размышляли о проблемах власти и личности, свободы и насилия.
К началу 70-х годов Херберт был канонизирован и в Польше, и в Европе. Сейчас его стихи изданы на пятнадцати языках, на некоторых были изданы давно. Он живой классик. Самый «античный» из современных европейских поэтов. Таким он представал и в первой публикации журнала «Иностранная литература», в 1973-м.
Тем неожиданнее была его книга «Господин Когито» (1974). Это своеобразный интеллектуальный роман в стихах. Выдающимся художественным открытием был сам образ Господина Когито – рядового интеллектуала в современном мире. Херберт отдает господину Когито отдельные черточки своей биографии, свои склонности, свой круг интересов. Иногда, это почти alter ego автора, но только почти. Сборник имел огромный успех по обе стороны океана. В одном из университетских городов США семь лет выходил журнал «Mr. Cogito», посвященный Херберту и «гуманистической традиции, которую он представляет». По-русски стихи из книги «Господин Когито» публиковала «Иностранная литература» в 1990-м и еще большую подборку – журнал «Феникс-ХХ» в 1993-м.
Херберт привязался к своему «почти двойнику», и в следующей книге дюжина стихов тоже связана с ним.
Но смысл новой книги – «Рапорт из осажденного города» – определяется ее заглавной вещью. Книга написана под впечатлением событий в Польше 1980–1982 годов, а издана была в 1983-м в Париже. В Польше такая книга могла появиться в те годы только в самиздате, и действительно, польский самиздат несколько раз перепечатывал парижское издание (а книжечка, содержавшая половину стихов, 18 из 35, вышла в самиздате еще в 1982-м). Формула «осажденный город» стала для поляков 1980-х годов символом нравственного сопротивления.
«Рапорт из осажденного города» – самая польская вещь Херберта. Но и здесь он остается поэтом общечеловеческим, универсальным. «Осажденный город» – не обязательно именно город. Это могут быть и гора, перевал, ущелье, обороняемые теми, кто борется за право быть собой, как «защитники далай-ламы курды афганские горцы». (Афганское ущелье Паншир Херберт вспомнит потом в стихотворении «Метаморфозы Тита Ливия».) Хотя это может быть и город. Рим, осаждаемый готами. Или – еще глубже в древность – Ветилуя, осаждаемая Олоферном.
Речь идет не обязательно о поляках. Но в первую очередь все же о поляках.
«Осада длится так долго…» Это и осада польских войск в Збараже в 1649-м казацко-татарскими войсками под предводительством Хмельницкого, и осада Ясногурского монастыря в 1655-м шведами. И осада Варшавы – в 1794-м, в 1831-м. И восставшая Варшава 1944-го, когда каждый квартал, каждый дом, удерживаемый повстанцами, был крепостью. Наконец, это Польша 1980–1981-го, напряженно ждавшая возможной интервенции, Польша времени военного положения, которое тоже было «осадой», испытанием душевной стойкости нации и каждого поляка. Польские читатели начала 1980-х прочитывали у Херберта в первую очередь этот последний слой многослойного польского «архетипа» осажденного города.
Именно последний исторический слой прежде всего прочитывается и в другом стихотворении Херберта – «Метаморфозы Тита Ливия», открывавшем его книгу «Элегия на уход» (Париж, 1990). Стихотворение, посвященное гимназическим воспоминаниям об имперском Риме, кончалось пророчеством – «рухнет империя». Рухнула империя и распалась в 1991-м. Как когда-то, после выстрела в Сараево 1914 года, рухнула и распалась другая империя, Австро-Венгерская.
В австро-венгерской Галиции жили отец и дед Херберта. В Галицию приехал когда-то его прапрадед, потомок старинного английского рода Хербертов, дарившего еще в XVI и XVII веках не только графов, но и выдающихся английских поэтов и философов. Отец Херберта был уже польским патриотом и в Первую мировую войну воевал в легионах Пилсудского.