запомнил я. Вот тетя уж стоит
лицом передо мной, мне говорит
шутливые слова, водя при этом
рукой с мочалкой мокрой по груди,
по животу, а я стою и пялюсь
на женщину, нимало не стесняясь;
вот входит мать, смеется и «уйди»
мне говорит, и долго они с тетей
смеются и грозят мне пальцем вроде.
IV. ПАЛИКЛОЧЧИ
Ну, вот на вскидку все, что помню я
о женщинах лет до пяти примерно.
В шесть лет я был отправлен жить в деревню
к бабуле с дедом, были там друзья
одни мальчишки, и девчонок вроде
не помню я. Скажу вам, почему
я жил в деревне: к счастью моему,
мать обещала мне купить по моде
братишку младшего… Короче, мать
была беременна и, чтобы не мешать,
я сослан был в деревню… Там на воле
я рос полгода и с детьми дружил,
что были меня старше, так как был
брат у меня двоюродный, что в школе
уже учился, и его друзья
моими стали. Там впервые кличку
я получил. А было так: напичкав
карман бычками «Беломора», я
отправился к друзьям, что уж у моря
шатались по песку, о чем-то споря.
Был пляж пустынен. Осень уж была.
Холодный ветер дул в бока и уши.
Бежали облака и крыли сушу
и море своей тенью, и плыла
по глади то зеленой, то свинцовой
вдали баржа, и танкер вдалеке
стыл у причала. А на маяке
мигал фонарь, хотя был образцовый
осенний день, и в небе целлофан
кружил зигзагом как аэроплан.
Любимым развлеченьем в это время
у нас являлось камешки бросать
в морскую даль, где плавало штук пять
мишеней кораблей, что я со всеми
пытался потопить. Те корабли
мы делали из водорослей, коих
на берегу так много было, – море
их выносило, их мы или жгли,
когда они сухие были, или
бросали в море, а потом топили,
кидая камни в них, крутя кино,
что это корабли врагов. Я в этом
преуспевал и восклицал с воздетой
рукой: «Пали!» и, попадав в одно
такое судно, восторгался: «Клочья!»
С таким азартом несколько я раз
так восклицал, так мой смешил экстаз
ребят постарше, что они нарочно
меня дразнили «пали клочья», так
я Паликлоччи стал для них, и всяк
меня дразнил в деревне Паликлоччи.
Забавно, этой кличкой до сих пор
какой-нибудь прожженный не старпер,
но далеко не юноша, что очень
меня рад видеть, назовет меня,
когда в деревню приезжаю в гости.
Я рад и не испытываю злости.
А в городе, где вырос, там, храня
честь имени, не позволял кому-то
мне прозвище давать хоть на минуту.
Однажды деревенские друзья
мне дали выпить пива из бутылки.
Мне было почти шесть, и я был в ссылке,
как я уже сказал, и жизнь моя
была полна опасных приключений:
я научился воровать, курить,
хоть, впрочем, не в затяжку, говорить
ругательства, в минуты огорчений
не плакать, а плевать сквозь зубы, как
ребята поступали, но впросак
я попадал в компании нередко:
ребят постарше часто веселил
прикид мой весь понтовый, и шутил
мой старший брат: «Ну, ты борзеешь, детка».
И вот однажды пива выпил я.
Я помню, где мы пили: на ступеньках
кинотеатра летнего, – частенько
мы собирались там. Лизнув края
у горлышка бутылки, чуть несмело,
я несколько глотков, не морщась, сделал.
Потом еще… Не помню как домой
вернулся я, но помню как дознанье
вела бабуля, и мое признанье
не сделало мне худа, так что мой
страх наказанья оказался лишним.
Напротив, так смеялась, на меня
поглядывая, бабушка, что я,
на кухне сидя и компот из вишни
из чашки попивая, наконец
совсем уж успокоился, подлец.
И напоследок расскажу, коль начал
воспоминанье о деревне, как
мы воровали, заходя в Продмаг,
сгущенку. Но для этого задача
моя – напомнить вам, как в те года
любой Продмаг обставлен был, и это,
признаюсь, в радость мне: от парапета
начнем движенье, по ступенькам – да? —
подымимся бетонным, кинем в урну
бычок от «Ватры», слушая фактурный
скрип двери на стальной пружине, – дверь
обита листовым железом, кстати;
затем пройдем предбанник – два в квадрате,
не больше, метра, – и уже теперь
войдем через вторую дверь в пространство
достаточно большое, чтобы в нем
расположился магазин, пройдем
по мытому бетону, – хулиганство
ступать неаккуратно, – напрямик
к прилавку мы и посвятим хоть миг
осмотру содержимого витрины:
направо взглянем: ящички конфет
на полках: и чего тут только нет:
вот «Ключик золотой», где Буратино
веселый на обертке, пастила,
арахис в шоколаде, карамельки,
вот «Птичье молоко», все это мельком
мы осмотрели, чтобы до угла
взгляд довести и банок трехлитровых
увидеть строй, на вид не очень новых,
посыпанных опилками чуть-чуть,
в которых сок хранился очень вкусный:
томатный сок, березовый, арбузный,
вишневый, абрикосовый, чья муть
на дне еще желтей была; но быстро
скользит наш взгляд, и видим пирамид
на полках ряд из банок, сей гибрид
консервных банок «Завтрака туриста»,
в томате кильки, в масле лосося`,
сгущенки и т.д., короче, вся
конструкция сия была витриной
советского достатка, но левей
бросаем взгляд и видим круг вещей
несовместимых рядом: там, где вина
и водка, там стиральный порошок,
хозяйственное мыло, сигареты,
сухая колбаса, хоть, впрочем, это
все аккуратно выставлено впрок
и глаз не режет местному народу;
еще левей мы видим соль и соду
в пакетиках, а дальше черный хлеб
и белый каравай, что штабелями
уложены на полках, вот, селяне,
что помню я, и если ты не слеп,
то видел то же самое. Неловко
мне было бы солгать. Итак, стоим
мы у прилавка, за стекло глядим
витрины с морозильной установкой
и видим молоко и колбасу
молочную; взгляд выше: на носу
у продавщицы муха примостилась.
Итак, в такой вот заходил Продмаг
с дружками я. Один из нас, кулак
разжав свой грязный, сколько накопилось
бросал монет на чашечку весов, —
как правило, там выходило ровно
на баночку сгущенки, мы же скромно
стояли рядом. Маятник часов
чуть слышно тикал. И пока в подсобке
скрывалась продавщица, чтоб в коробке
картонной взять сгущенку, я, нырнув
под деревянную перегородку,
минуя порошок стиральный, водку,
вино и сигареты, протянув
к верхушке пирамиды из сгущенок
ручонки, ловко верхние хватал
две банки и назад стремглав бежал
бесшумно, замирая, нахаленок,
от страха; и когда к весам опять
являлась продавщица, я стоять
уж умудрялся на обычном месте.
Итак, из магазина мы с тремя
шли банками вместо одной, меня
хвалили все ребята, этой лести
я рад был, хоть поджилки все еще
тряслись мои, а вечером, наевшись
домашним ужином, ложился я, раздевшись,
в кровать и сладко чувствовал: прощен
мой день сегодняшний, ведь бабушка любила
меня как прежде; все как прежде было…
V. СЕСТРА
Когда же родилась сестренка, я
отправлен был обратно. На братишку
у мамы не хватило денег, – слишком
уж дорогие мальчики. Моя
минутная растерянность сменилась
энтузиазмом: буду помогать
во всем я маме, дома убирать,
сидеть с сестрою, но недолго длилась
идиллия такая: каждый день
сидеть с сестрою было скучно, лень.
В протопленной и жаркой комнатушке
купала мать сестренку, я смотрел
на этот ритуал и сам хотел
помыть хоть что-то, хоть ее макушку,
и мама разрешала иногда
помыть мне ее пяточки и пальцы
на ножках, я доволен был. Страдальцем
себя я часто чувствовал тогда,
когда вместо того, чтобы носиться
по улицам, я должен был возиться
с сестрою и в колясочке катать
внутри двора по узенькой дорожке
бетонной. И пока герой наш ножки
в ботинки обувает, чтоб, как мать
ему велела, покатать сестренку
в коляске во дворе, я опишу
как выглядел сей двор и вас прошу
последовать за мной, чтобы ребенку
дать время поартачиться и все ж
смириться: против мамы не попрешь.
Двор не имел с фасадной своей части
забора, в глубине двора стоял
одноэтажный дом, как рисовал
когда-то в детстве я, не без участья
кого-нибудь из взрослых, дом такой:
квадрат и треугольник сверху. После
дым из трубы спиралью кем-то взрослым
подсказан был. Такой, а не другой
был дом подруги матери. А рядом,
в углу двора, была времянка, я там
и обитал с сестренкой, мамой и
отцом, точнее отчимом, но папой