Выехав из ворот, они покружили по узким улочкам и выскочили на прямой как копье проспект Фемистокла, бежавший вниз до самого Пирея. Солнце подбиралось к зениту при безоблачном небосводе, и погода нисколько не походила на ноябрьскую. На подступах к огромному международному порту в афинский смог вливались дымки жаровен, на которых истекала жиром свежая рыба. Правда, внутрь автобуса аппетитные запахи не проникали, зато всё яснее чувствовалась близость моря – необъятного пространства, наполненного светом, золотыми бликами и безграничной голубизной. Машина вросла в цепочку сверкающих экипажей, скорость заметно упала. Разноцветная гусеница нацелилась прямо на море, но, раскиснув на солнце, двигалась всё медленнее. Восьмиполосная трасса в это время дня едва справлялась с потоком машин.
– Однако! – Фима кашлянул. – Пожалуй, скоро мы здесь завязнем! А мы очень спешим?
Афинаида пожала плечами: что же делать!
– А что там есть, в этих ящиках-то? Тяжелые? – опять спросил сторож.
– Гомер. И Лукиан, и Овидий, и наверняка кто-то еще, кому захотелось перебраться в теплые края.
– Ой-ёй-ёй! – Фима вздохнул и почесал затылок. – То есть, еще триста тонн всяких языческих писаний, в дополнение к наличному миллиону… Не пора ли остановиться? За всё это ведь и деньги платятся! Скоро мертвые поэты вытеснят живых ромеев…
– Неужели? – Афинаида вскинула брови. Она не вполне улавливала, чем у этого человека шутливый тон отличается от жалобного.
– А разве нет? – Фима оживился. – Полагаю, в библиотеке для них готовы отдельные апартаменты, и… жаловаться на тесноту они не будут! Это людям у нас тесно, а свиткам просторно, мы же народ архивариусов…
Афинаида удивленно глянула на него, что-то неприятно задело ее за живое.
– Вы не любите книги?
– Отчего же, люблю. Только книги книгам рознь.
– Какие же вы любите?
– А хорошие! Святых отцов, про историю, про… пароходы, – добавил Фима, чуть смутившись.
– А романы?
– Раньше иногда читал. Некоторые. Не думаю, чтобы от них был большой толк.
Сторож ловко извлек откуда-то кисет с табаком и начал набивать трубку. Девушка поначалу поморщилась, но, принюхавшись, обнаружила, что трубочный табак пахнет даже приятно. Впрочем, когда из трубки клубами повалил сизый дым, она закашлялась.
– Вам не нравится, что я курю? – спросил Фима, слегка смутившись, и стал неловко отгонять дым от Афинаиды.
– Да ничего, – она махнула рукой, – это я от неожиданности. Надо ко всему привыкать.
Маленький Стасис, которого почти не было видно в огромном самолетном кресле, хмыкнул и включил вентиляцию на полную мощность.
– Между прочим, – весомо заметил Фима, – табачные листья прекрасно защищают дерево и бумагу от плесени и этих… жучков всяких!
– Да? – Афинаида решила съязвить. – А стоит ли переводить такую прекрасную вещь на бесполезные обрывки древних язычников?
– Может, и не стоит, – помешкав, отозвался Фима. – А вот вы найдите, наконец, автограф сочинений Дионисия Ареопагита да храните бережно, тогда и я табачка пожертвую. А то все эти споры о его личности меня раздражают! Лурис вот вообще считает, что это сочинения шестого века, а не первого!
– Вы читаете Луриса?!
– А что ж, в библиотеке полно академических журналов, ночью делать всё равно нечего. Только я думаю, от него один вред! Он всё хочет по-своему обернуть, доказать что-то… А к чему доказывать, если всё давно понятно?
– Что же вам понятно?
– А ничего! – Фима постепенно входил в раж профессионального спорщика. – Вот у нас христианская, вроде, страна, да?
– Ну, конечно!
– А почему у нас власть такая странная? При императоре какой-то Народный Синклит… То ли он помазанник Божий, то ли конферансье на сезон!
Афинаида слегка зарделась, а Стасис снова хмыкнул:
– У нас вообще-то конституция такая.
– Вот, да! Конституция, слово-то какое придумали… Ну ладно, я же не против, если ее василевс подписал. Но его-то власть от кого, от Бога? Почему ж тогда этого не видно? Раньше ведь каждый указ начинался: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа такой-то, благочестивый император ромеев…», и так далее. Храмы строили, монастыри. А сейчас что? Только ученых вот и кормим…
– Это почему только ученых? – опять встрял Стасис. – Вон, у августы сколько всяких поэтов, писателей, музыкантов на попечении.
– Пустое это всё, – буркнул Фима, затягиваясь трубкой, – сплошная бездарность, еще бесполезней ученых! Нет сейчас никакой самодостаточной формы, везде только бесконечные слепки с древних образцов. А содержания и подавно нет… Я вообще не признаю за нашим падшим естеством права на создание какого-либо содержания.
– Ну, допустим, – сказала Афинаида, пряча улыбку: этот ригоризм показался ей забавным. – Но ведь те же ученые не создают формы и содержание, они пытаются осмыслить опыт минувшего и…
– И это то, что меня больше всего смущает! Потому что цивилизация гибнет именно из-за того, что у нас единственным критерием истины стал научный опыт!
– Вот вы как считаете… – задумчиво проговорила Афинаида. – Но тогда к чему все эти споры? Если вам не нужен научный опыт как критерий, так идите в монахи, занимайтесь молитвой, вот вам и будет откровение истины…
– А не получается! – воскликнул Фима и заметно сник: спор, как видно, дошел до его болевой точки и одновременно завел сторожа в тупик. – Это всё вообще-то возможно? Все эти откровения, энергии… Может, и нет никаких энергий, всё это ересь вообще…
– Однако! Чего же вам тогда нужно от жизни? – Афинаида засмеялась.
– А вы не взламывайте мой внутренний код! – Фима хитро подмигнул. – Это нечестно. И вообще, я как ящик Пандоры: распахнется – не закроешь.
– Поговорили! – хмыкнул Стасис.
– Как угодно… Но кое-что я могу сказать, пожалуйста. Я хочу, чтобы государство заботилось о православных. Их сейчас процентов двадцать, не больше, так что никаких особых сложностей. Вон, когда в Москве сидели красные, как они заботились о своих соратниках по всему миру…
– Так то по миру! – воскликнул Стасис. – А простые люди у них жили ой-ёй как…
– Но всё же у них были представления о том, что кто-то требует особой заботы? – строго спросил Фима.
– Безусловно, – кивнул шофер, – у них же был классовый подход.
– Ну вот, значит, мы вполне в состоянии придумать нечто лучшее. Религиозный подход, например, – ответил Фима. – А нам говорят, что это разрушение государства! И совершенно неправильно говорят, потому что православное государство на православных стоит, они в нем главные!
Тут Афинаида поймала себя на мысли, что вовсе не уверена, что он говорит серьезно.
– А правда, скажите, что у нас осталось от Империи? – продолжал сторож. – Раскопанные развалины на каждом шагу и молитвы за августейших? А где хлебные раздачи? Они ведь продолжались почти две тысячи лет! Зато уж библиотек понастроили, на каждой улице по три штуки…
– Вы еще гладиаторов потребуйте! – со смехом сказала Афинаида. Фима ее заинтересовал. Пожалуй, она еще никогда не слышала столько абсурдных вещей от одного человека, причем вроде неглупого. – Давайте лучше отвоюем Египет, тогда всем хлеба хватит!
– А вы тоже пойдете? – Фима оживился. – А представляете, каково бегать по пустыне в тяжеленном бронежилете и каске? Да еще воевать при этом?
– Ну, вы всё слишком серьезно воспринимаете…
– Серьезно, да! Потому что нуждающиеся люди…
– Да кто у нас так особенно нуждается-то?
– Тот, кто без работы сидит!
– А зачем сидеть, иди в Палату занятости, тебе всегда работу предложат. Хоть улицы мостить, а всё лучше, чем сидеть сиднем!
– Да, но сколько за такую работу заплатят?
– По разному, конечно. Но всё равно можно заработать на жизнь…
– Вот! – Фима поднял заскорузлый палец. – Крутись, работай, работай и только тогда живи… Это ведь… атеизм какой-то!
– Да почему? – воскликнули почти одновременно Стасис и Афинаида.
– Да потому, что на Бога не надеемся, а только на работу свою эту! – закричал Фима. – А мы ведь только чудом сохранились, Божиим промыслом! Значит, он у нас и должен быть самым главным, а не дипломатия эта, не науки бесконечные!