– Что ж, в России, например, это даже принято: есть святые княгиня Ольга-Елена или князь Владимир-Василий. Христианские имена у них вторые, но крестят обычно с первыми, изначально тоже языческими.
– Правда? – удивилась Афинаида. – Я не знала. Интересно!
– У вас очень красивое имя! Кстати, вы не будете против, если я буду звать вас просто по имени?
– Что вы, пожалуйста! – ответила девушка чуть смущенно и, помолчав, вздохнула. – Да, если б я была дочерью философа, вряд ли у меня в жизни возникли бы подобные проблемы!
– Такие не возникли бы, но, возможно, возникли бы другие… Вы же помните, какие сложности были у вашей тезки, когда она стала императрицей! У каждой розы, даже самой красивой, свои шипы.
– Это понятно, но… Не знаю… Недавно в одной статье я читала рассуждение о том, что всякий опыт стоит того, чем за него заплачено. Только… мне кажется, что такие красивые фразы пишут люди, которые не очень-то дорого платили за свой опыт!
– Часто бывает и так, – согласился великий ритор с легкой усмешкой, – хотя то же самое можно услышать от людей, действительно многое переживших. Но ваш скепсис понятен. – Он умолк на пару секунд и добавил: – В юности я еще доверял таким рассуждениям, а теперь мне тоже стало трудно с этим согласиться.
Афинаида посмотрела на ректора и заметила, как словно бы тень легла на его красивое лицо, а в уголках глаз вместо прятавшейся там улыбки проступила усталость. «Неужели и в его жизни могло быть что-то… такое же тяжелое и непонятное, как у меня?» – подумала она, но спросить, конечно, не решилась и поскорей опустила взгляд, потому что внезапно испытала странное – и даже неприличное! – желание: протянуть руку и погладить его по щеке, чтобы стереть эту тень и заставить его улыбнуться…
– Ну, может быть, если оценивать из перспективы… – нерешительно проговорила она. – Я иногда думаю, что пройдет время и я пойму смысл всего бывшего… Только вот какое время? Понять-то хочется уже сейчас!
– Приходится запасаться терпением. Наука жизни еще сложнее просто науки: иногда долго копаешь и ищешь разрешение проблемы, но не находишь… Хотя, как и в обычной науке, попутно можно понять что-то важное для себя. – Помолчав немного, Киннам продолжал несколько задумчиво: – Конечно, сразу после горького опыта бывает непонятно, зачем он нужен или, по крайней мере, кажется, что такой ценой он точно был ненужен. Но, возможно, позднее станет ясно, что судьба в итоге устроила всё к лучшему и не стоит проклинать ее… Хотя после опыта, подобного вашему, эти слова могут вызвать, скорее всего, только недоверие.
– А вы разве верите, что «всё к лучшему в этом лучшем из миров»?
– Нет, Афинаида, – рассмеялся Киннам, – но надежду на лучшее всё же не стоит терять, ведь это единственное, что оставила нам Пандора!
– Да, но… это тоже как-то мрачно! Пусть сейчас я опомнилась, вернулась в науку и, возможно, преуспею… Но то, что было – зачем оно?! Ведь я точно так же могла бы заниматься наукой, я бы уже многое могла сделать, а вместо этого потеряла столько лет – зачем? Если это промысел Божий, то какой-то очень странный… Я думала, что спасаю душу, а в итоге… ничего не спасла, только оказалась выброшенной из жизни: потеряла время, друзей, почти все связи… А что приобрела? Разве что умение молиться… Древнегреческий, вот, не забыла благодаря богослужебным текстам… А так… я всем пожертвовала ради православия, а оно… Оно, можно сказать, показало мне звериный лик! И самое обидное – я же действительно хотела служить Христу! Может, мама там искала утешений, какой-то душевной корысти, так сказать… Но я-то искренне хотела послужить Богу! И что? И разве это у меня одной так? Эти прихожане Лежнева, они все рассеялись, и только некоторые ушли в другие приходы, а большинство – в никуда, ушли совсем из Церкви, потеряли веру… Я не про всех знаю, но некоторые пустились во все тяжкие… Один молодой человек, он предавался жуткой аскезе, слушался отца Андрея, как в патериках: всё спрашивал, вплоть до того, сколько в день чашек чая пить… Лежнев часто его приводил как пример истинного послушания! Так вот, он теперь пьянствует, курит, гуляет… И думаю, он не один такой, таких много, просто разные градусы отчаяния и… падения… И вот почему это так? Люди вроде бы от души хотели служить Богу, а попали в такую яму! А Бог… Бог не вмешивался, получается? Получается, Ему всё равно? – Афинаида помолчала и усмехнулась. – Можно, конечно, сказать, что Он все-таки вмешался и разорил это… змеиное гнездо… Но что из этого? Лежнев наказан, да, но сколько людей вообще ушло от веры и, скорее всего, больше никогда к ней не придет! И их можно понять! Потому что боязно опять приближаться ко всему этому… Я вот хожу в храм, но у меня до сих пор такой страх, что, когда со мной пытаются поближе сойтись какие-нибудь православные, мне хочется бежать от них! Потому что страшно, что познакомишься поближе, опять куда-нибудь втянешься… и снова напорешься на что-то подобное! Иногда уже думаешь: вдруг это свойство христианской религии как таковой – приводить в такую яму тех, кто пытается жить по Евангелию, «отвергнуться себя» и всё такое? Или это свойство только какого-то среза современного христианства? Или эта яма – следствие моей глупости? Я не понимаю! Посмотришь на историю Церкви: вроде не было же всё так плохо… Да, и раньше случалось много дурного, но ведь были и настоящие святые, подвижники… То есть люди подвизались и в самом деле спасались, а не так, как мы у Лежнева… И если правда, что «Христос тот же во веки», то не могло же всё это совсем исчезнуть! Значит, и сейчас должно существовать настоящее православие… Но где оно?!
– «Царство небесное внутри вас есть», разве не так? Там его и нужно искать, как мне думается, а всё внешнее должно быть постольку, поскольку оно помогает найти и удержать это царство. У вас же, видимо, получилось наоборот: вы исходили из внешнего – не делать этого, отказаться от того и сего, и тогда придет царство. Точнее, так научил вас Лежнев: «слушайтесь меня, и я приведу вас». А вы подумали, что раз он говорит, то и приведет, не так ли? Ведь он внешне был таким аскетичным, вроде бы так много знал о православии – по крайней мере, гораздо больше, чем вы…
– Да-да, так и было! Я думала, что он же священник, а значит как бы и должен знать, как спасаться…
– Очень распространенная ошибка! Священника часто воспринимают как заведомо непогрешимого вождя или хотя бы духовно опытного пастыря, а между тем большинство священников – обычные люди, даже далеко не лучшие представители человеческого рода и духовно слепы.
– «Слепой же если ведет слепого, оба упадут в яму», – пробормотала Афинаида. – Да, так всё и получилось. Наверное, прежде чем слушаться Лежнева, надо было почитать какие-нибудь хорошие книжки о православии, об аскетике… Но в то время я не знала, что читать, и мы опять же спрашивали у Лежнева. Даже то, что мы читали хорошего, те же святые отцы, всё это виделось уже через призму его толкований, того образа жизни, который он проповедовал… Какой-то замкнутый круг! Я вспоминаю всё это и пытаюсь понять, могла ли я, такая, какой была тогда, поступить иначе… и не знаю!.. Хотя что толку теперь рассуждать об этом, прошлого не вернешь. Хуже то, что непонятно, как жить в настоящем… Конечно, если б я совсем потеряла веру, было бы проще – жила бы и не думала ни о чем таком. Но я верю в Бога. Это… нечто такое, что не зависит от всего внешнего, от людей, от обстоятельств, от настроения… Не могу объяснить.
– Я понимаю вас, – тихо сказал Киннам. – Веру, если она настоящая, трудно потерять. Думаю, даже невозможно.
– Наверное… Но ведь вера должна как-то воплощаться на практике. Когда мы слушались Лежнева, с практикой всё было понятно. А теперь ничего не понятно – что делать, чего не делать… Всё так запуталось!
– Вы знаете, Афинаида, я человек далеко не благочестивый, и с православием у меня отношения… сложные, скажем так, поэтому, разумеется, я не могу давать духовных советов. Но у меня есть некоторые общие соображения, потому что мне тоже приходилось размышлять на похожие темы. Мне кажется бесперспективным поиск Бога через совершение чисто внешних действий, через соблюдение каких-то запретов. Я заметил, что у верующих очень часто бывает установка: не делай того и сего, иначе пойдешь в ад. А вот установка: делай то и это, чтобы быть с Богом, – встречается гораздо реже. Мне это кажется странным. Ведь христианство состоит в том, чтобы соединиться с Богом и быть с Ним, а муки ада – лишь следствие того, что ты не стяжал Бога в своей душе. В конечном счете важны только отношения человека с Богом, а весь остальной антураж вторичен, он менялся в течение веков и, конечно, будет еще меняться и, более того, не может не меняться. И когда первичным становится антураж, а не отношения, начинаются всякие перекосы. Люди цепляются за форму, а о содержании почти не думают, как будто бы оно автоматически должно прилагаться к форме, а ведь это далеко не так! На днях я читал одну книгу о ранневизантийской философии и наткнулся на цитату из Макария Великого… точнее, на самом деле это не Макарий, а Симеон Месопотамский, но не важно. Так вот, его слова меня поразили: «Истина превосходит равно всех учащихся и учащих, и потеряли самих себя те и другие, блуждая». Потому что, говорит он дальше, если твой наставник скажет, что Бог это огонь, ты обнаружишь, что Он «превратился в воду жизни»; одному Он является как царь, а другому как нищий, кому-то Богом, а кому-то смиренным человеком, «если ищешь Его на небесах, Он оказывается на земле, а если ищешь на земле, переносится на небо». Для одних Он, по неведомому нам промыслу, становится бременем, для других облегчением… Словом, каждый находит Его по-своему, и не нужно об этом много рассуждать, потому что таким суесловием «никто ничего не добьется».