– Всё же занятно, что иностранец приехал обучать нас истинам веры.
– Он же не просто так приехал, он приехал с таким ореолом… едва ли не мученика! Вот, мол, я вырвался из тюрьмы народов, где люди чуть не каждый день умирают за Христа, а вы здесь расслабились и живете так, словно у вас билеты в рай…
– А как ему удалось оттуда уехать?
– Это отдельная история, я ее немного знаю. Он не уехал, он переправился через границу некоей тайной тропой…
– Странно, что его так быстро приняли в общение и дали приход!
– Почему же? Он умел быть обаятельным, легко входил в доверие, показывал преданность Империи, архиерею. Это только со временем, в самом близком кругу, он начал говорить, что в нашей церкви почти всё неправильно, всё обмирщено, никакой духовной жизни…
– И в чем же она должна заключаться?
– О, много в чем! В одежде, в движениях, позах, мыслях… ну, и в молитвах, богослужениях, безусловно. Лежнев вывез из Московии много рукописей катакомбных старцев, понемногу издавал их здесь и распространял среди своих. Старцы, вы понимаете, были очень суровы. В условиях гонений, когда каждое движение может стать последним, возникает особый тип благочестия, его сложно в двух словах описать…
– А разве наши святые отцы не были суровы? Он давал их читать?
– Давал, конечно. Отцы-то меня и привлекли больше всего. Они открывали прекрасный мир, где Бог совсем близко… для тех, кто готов для Него от всего отказаться… Правда, я только сейчас понимаю, насколько причудливо этот мир преломлялся для меня толкованиями Лежнева. Да, это соответствует Евангелию – от всего отказаться ради Бога, и я попыталась это сделать. Но в реальности получается, что ты отказываешься от всего не ради Бога, а ради… священника, храма, ради каких-то дел, на которые расходуются не только деньги – это мелочь, – а силы, здоровье, лучшие душевные движения…
– Но я подозреваю, что это вы тоже поняли уже потом? – тихо спросил Киннам.
– Да, – просто согласилась Афинаида. – Вернее, что-то начало во мне шевелиться в связи с моим предполагавшимся постригом – сомнения, переживания… Арест Лежнева и всё, что с ним было связано, перевернул ту мою жизнь вверх ногами и поставил на ней жирную точку. Не знаю, как я не сошла с ума…
– А что было связано с арестом? – осторожно поинтересовался ректор.
– Знаете, мне не хотелось бы об этом говорить. – Афинаида нахмурилась и опустила голову. – Не хочется вспоминать, наверное, я еще не готова… Да, еще ведь выяснилось, что он эти деньги, которые собирал для «гонимых братьев» никуда не отправлял. Их потом астиномы нашли, они так и лежали в конвертах с надписями. И все эти махинации…
– Странная история! Но как вы думаете, для чего это всё ему понадобилось? Неужели такой экзотический способ заработать?
– Нет-нет, – уверенно ответила Афинаида, – он… в самом деле был аскетом. Не знаю, для чего он копил деньги. Может, существовала еще какая-то сверхзадача, о которой я не догадываюсь? Во всяком случае, у него были твердые религиозные убеждения, он искренне считал, что воспитывает людей в единственно правильном направлении. Ну, и наличие такой преданной паствы давало уверенность и вдохновляло, наверное. Он же был известный человек, учитель молитвы, благочестия… всего, что под этим можно понимать. При этом он был хорошим психологом, общаться с ним было приятно. Он всегда знал, как ободрить, поддержать. Без этого мы и не смогли бы столько трудиться, что называется, во славу Божию. Он пытался встать в положение всеобщего отца, но мог действовать и очень деликатно… Вот, например, – тут Афинаида чуть встрепенулась и машинально пригладила волосы, – мы однажды сидели на кухне, и он на все лады расхваливал одну прихожанку, Ирину. Она была такой подвижницей, дневала-ночевала в храме… да еще с детьми! И при этом была добрая, хорошая, я с ней потом подружилась. Вот, сидела она бедная, краснела, слушая похвалы. А когда все уходили, Лежнев нагнал меня в дверях и шепнул на ухо: «А ты приметила, как она одета?» Да, конечно: юбка до пола, штопанная кофта, пыльные башмаки… Мне сразу стало стыдно, я поняла, к чему был весь этот разговор… И с тех пор решила поменять гардероб, тем более, что давно замечала, как на меня порой косо смотрят – на мои юбки до колен, короткие рукава…
Киннам слушал, не шелохнувшись. Афинаида бросила на него быстрый взгляд и смутилась:
– Ой, ну что я о пустяках? Там и правда всё было очень непросто! Многие верили, что Лежнев наделен даром прозорливости. Он и сам на это намекал. Да и со мной бывали случаи… Например, однажды я потихоньку молилась вечером, после службы: мне была непонятна одна стихира, и я просила Богородицу вразумить меня. Отец Андрей исповедовал в своей кабинке с прозрачной стеной, я его ясно видела, он оттуда не выходил, слышать ничего не мог. А потом, уходя, когда я к нему подошла под благословение, он сурово так сказал: «Нечего Матерь Божию зря отвлекать, лучше бы ко мне обратилась». И объяснил стихиру в двух словах, представляете?
– Да, – кивнул Киннам, – они читают по губам.
– Кто? – опешила Афинаида.
– Русские катакомбники, это очень удобно для конспирации. И вообще довольно известный трюк.
Девушка смотрела на него круглыми глазами, в полном смятении.
– Ах, это многое объясняет, – проговорила она. – Очень многое!
– Не расстраивайтесь, госпожа Стефанити, вы просто многого не знали тогда… да и теперь еще не знаете, – участливо сказал Киннам. – Но это поправимо.
Потом она рассказала о тяжелой работе на Пелопоннесском подворье, о матери Еликониде, которая руководила сбором оливок, стрижкой овец, длинными монастырскими службами в полутемном сарае и всей жизнью восторженных неофиток… Рассказывала, как девушки таскали камни для постройки небольшого храма – отец Андрей вдохновенно объяснял, что здесь, вдали от столичной суеты и неправильной жизни, они смогут создать независимое ни от кого прибежище истинных христиан…
Кофе в ее чашке давно остыл – как и у великого ритора, который слушал ее очень внимательно, почти не отрывая глаз.
– Да, у вас уникальный опыт… хотя очень печальный, – подытожил Киннам, когда девушка умолкла.
– Опыт? Да, но из него можно сделать один вывод: нельзя быть такой доверчивой! Когда всё это кончилось, я почувствовала себя так, будто вселенная вокруг меня рухнула. То есть, понимаете, я как бы положила свою жизнь без остатка на алтарь православия, думала, что служу этим Богу, исполняю заповедь «оставь всё и следуй за Мной», а на самом деле… На самом деле Бог, может, и вовсе тут был ни при чем! Я думала: значит, я от всего отказалась, всё бросила, даже чуть не постриглась… Если б Лежнева взяли хотя бы на день позже, я бы осталась у разбитого корыта еще и монахиней!
– Да, перспектива устрашающая, особенно если учесть, что вы вовсе не созданы для монашеской жизни! – Афинаида взглянула на ректора, и он чуть заметно улыбнулся. – По крайней мере, мне так кажется. Хорошо, что вы избежали подобной участи! Я помню тот скандал с Лежневым… Но вот не думал, что встречусь с одной из его жертв в стенах Академии – тем более приятная неожиданность! Кстати, говорил ли вам сей любитель аскезы, с каким именем он собирался вас постричь?
– Да… Ему всегда страшно не нравилось мое имя, «языческое», и он норовил называть меня Афанасией… А постричь хотел Агафией. Мне это имя совсем не нравилось! Отчасти я потому и противилась его настояниям постригаться и оттягивала, – Афинаида усмехнулась. – Только уже накануне разгрома он решил дать мне имя Арсения…
– Какой глупый поп! Если б я постригал вас, я бы нарек вас, конечно, Евдокией.
– Почему? – спросила Афинаида, но тут же улыбнулась, вспомнив о супруге императора Феодосия Младшего. – А, ну да… А ведь меня в честь нее и крестили! Папа, правда, вообще крестить меня не хотел, но бабушка настояла, а мама тоже была не против – вроде «так положено»… Но моего имени нет в святцах, а папа категорически настаивал на нем, и решили крестить в честь Афинаиды-Евдокии.