Герада не отвечала.
– Дорогая, я сам видел, как шестирукий убил огнем и громом всадника с гураку. С нами будет то же самое. Мы заживо сгорим. Ты этого хочешь?
– Лучше так, чем самим отдать родное дитя на заклание и этим спасти шкуру. Я готова принести себя в жертву. – Молвила Герада.
– Ты не имеешь права, – Зира указал пальцем на ее живот, – лучше принести в жертву меня, а ты возьмешь другого мужа, который будет кормить моих детей.
– Твоих детей? – усмехнулась Герада, – назови того, кто будет кормить наших двуносых птенчиков. Мы же не из племени потомков Губоров.
– Герада, только не тебя. Пусть будет Катук, он еще ничего не смыслит.
– Нет, нет, и нет, – отвечала жена Зиры. – Нынче, как начнет светать, я прощусь с вами и войду в храм шестирукого с молитвой о пощаде. Если он не сжалится надо мной, не печалься, это решение бога.
– Я войду с тобой, – решительно заявил Зира.
– Можешь проводить меня, но останешься за дверью храма.
– Не щади, я виноват во всем.
– Это воля шестирукого Грома.
Всю ночь супруги не сомкнули глаз, до мельчайших подробностей вспоминая совместную жизнь, которая была до сих пор размеренной и спокойной: муж ходил на работу, жена растила детей. Вроде бы, ничего особенного, но сейчас вспоминалось, как рос и развивался каждый из шести.
– А помнишь, как Лама взяла твою краску и покрасила бедного банчика, а мы не могли зверька отмыть и побрили.
– Да, он дрожал от холода, лишившись шубки, и Лама с Гедуром, сшили ему теплую одежку. Вот смеху было.
– А помнишь…
– А помнишь…
– Герада, не думал, но оказывается, мы были счастливы вместе. И знаешь, я люблю тебя.
– Зира, ты впервые говоришь такие слова. Как жаль, что никогда я не слышала этого, никогда. Ведь знаю, что уродина. Даже мать относилась ко мне с жалостью и пренебрежением, но не любила. А отцу я вообще старалась не попадаться на глаза – да он иначе, как колченогой, да хромоножкой не называл. Любимый, теперь я иду в храм, зная, что ты был счастлив со мной. Пока есть время, повторяй вновь и вновь, что любишь.
– Люблю, люблю.
– Еще.
– Люблю, люблю.
Чернота ночи отступала, сменяясь темной синевой. Двое сидели у окна, держась за руки, склонив головы друг к другу. Они тихо говорили о любви. Когда синева стала яркой, Зира начала наставлять мужа.
– Не забудь, – говорила она, – Лама легко простужается: когда набегается и вспотеет, следи, чтобы переодевалась в сухое. Да, а средний, Зир, дерется. Будь с ним построже. А маленький Катук…
– Да знаю, знаю. Всякую дрянь норовит попробовать на вкус. Ничего, родная, за детей не бойся.
– Когда женишься, смотри, чтобы детей любила.
– Может быть, когда пройдет боль, возьму женщину из племени потомков губоров, они ласковы с детьми. Накоплю, чтобы выкуп заплатить и возьму.
– Хорошо, дорогой, не забывай меня, и чтобы дети помнили.
– Я люблю тебя, и всегда буду любить, – он заплакал, не стыдясь, вытирая огромными кулаками слезы. – Прости, что не говорил тебе этого целых двенадцать лет.
– Спасибо Зира, что терпел уродину так долго.
– Я быстро перестал замечать уродство, и увидел красоту внутри, ты прекрасна, любимая, и желанна. Смотри, сколько детей у нас. Они родились, росли, и будут расти в любви, потому что все желанны.
– Мне пора.
Светало, когда супруги, взявшись за руки, вышли из дома. Они были спокойны и бледны.
– А знаешь, – вдруг сказал Зира, – не могу больше работать у Бессмертного, гниющего монстра, пожирающего наших детей, живьем сдирающего с них кожу, чтобы скрыть то, что давно превратило его в падаль.
– Что же ты будешь делать?
– Возьму детей и пойду в Город Встреч. Там есть место даже двуносому.
Они подошли к храму и обнялись на прощание. Затем женщина вошла, а мужчина опустился без сил на землю возле дверей.
Сколько времени прошло, Зира не знал: время как будто остановилось для него. Жена скрылась за дверью храма и жизнь кончилась. Внезапно вскочил на ноги: почему, почему он дал ей уйти? Разве он не мужчина? Или трус?
– Кого я пытаюсь обмануть, – простонал Зира, – знаю, что трус и всегда был им. Даже сейчас, я рассуждаю, но не иду за ней. Поняла ли Герада, что любит труса? Как противно, я трус, пожертвовавший беременной женой, чтобы спасти свою никчемную шкуру.
Дверь храма отворилась, и Герада вышла: губы женщины дрожали. Зира упал перед ней на колени. Лицо жены, поросшее редкими волосами, прядями лежавшими на щеках, было бледно, почти бело, и в тёмных волосах инеем рассыпалась ранняя седина.
– Слава богу, ты жива! – сказал Зира.
– Бог отказался принять от меня добровольную жертву. Он сказал: раз Зира не сделал, что обещал, я сам приду за жертвой, когда посчитаю нужным, и сам решу, кто мне нужен, – ответила Герада, невидящими глазами поводя вокруг. И словно лунатик, медленно побрела в сторону дома, оставив Зиру стоять на коленях. Впрочем, сбитый с толку поведением жены, он вскоре вскочил на ноги и, догнав ее, пошел рядом, бросая короткие косые взгляды на супругу, но, не решаясь заговорить.
В Городе Двуносых жизнь шла своим чередом: передав партию живого товара с минимальной выгодой для себя, Бессмертный, вдруг почувствовал сильную усталость. Возможно, причина этого крылась в невыгодной сделке, а, возможно, боги стали зевать, глядя на него. Так или иначе, Бессмертный вот уже несколько дней большую часть времени проводил лежа в постели в окружении шести подушек, да три вольнонаемные няньки заботились о его гигиене и сбалансированном питании. Последнее время правитель страдал несварением желудка, что явилось, по мнению придворного врача, следствием употребления в пищу в основном жирного жареного мяса. Сильно вздутый живот правителя напоминал воздушный шар и болел, заставляя последнего морщиться и, даже постанывать, распространяя вокруг зловонные газы. Лекарь рекомендовал жесткую диету: никакого мяса, лишь тростниковые и зерновые каши, да фрукты-овощи. Чувствуя себя полным инвалидом от такой диеты, и отчасти объясняя вялое состояние отсутствием мяса в рационе, Бессмертный лежал, сетуя на свою несчастную жизнь.
Во дворце царила скука смертная: охрана дремала, прислонясь к стенам, советник Зира околачивался в приемной целыми днями, глазея в окно, и еле дождавшись вечера, убегал домой к беременной жене. Рядом с отважной Герадой он чувствовал себя спокойнее, каким-то образом надеясь, что супруга сможет защитить в случае, если бог Гром решит взять жертву. После того, что произошло, первое время он места не находил, воображая, что бог захочет взять его жизнь, разгневавшись, что Зира переложил задачу на плечи супруги. А Герада пришла собственной персоной на заклание. Но время шло, и Зира начал успокаиваться:
– Может, обойдется? ― сказал как-то жене.
Та пожала плечами:
– Надо быть готовыми.
Наконец, пришло время родов: утром Герада разбудила мужа и деловито сказала:
– Дорогой, малыш готов появиться на свет.
Зира в этот день не пошел во дворец: жена нуждалась в помощи. Он не в первый раз принимал детей, и хорошо знал, что нужно делать. Первым делом согрел воду, приготовил чистое полотенце и ткань, чтобы завернуть новорожденного. Герада с любовью и нежностью наблюдала за его действиями: ей нравилось смотреть на вымытые руки мужа, которые со спокойной уверенностью готовились принять очередного седьмого отпрыска.
Последнее время в их отношениях произошла перемена к лучшему: исчезла неприязнь мужа к ней. Плохо скрытая неприязнь, а порой и отвращение, которые частенько приходилось раньше читать в его взгляде, теперь исчезли. Глаза мужа излучали нежность и любовь, иногда омрачаемые сильной тревогой и беспокойством.
Супруги старались не говорить о будущем, которое представлялось столь шатким и сумрачным, учились жить одним днем, одним часом, одним мгновеньем.
Проснулись дети и окружили родителей в ожидании завтрака. Герада показала на большую миску, накрытую сверху чистым полотенцем: аппетитные, еще немного сохранившие тепло, пышки, вызвали восторг детей, и налив себе травяного чая они, повинуясь взгляду отца, схватили блюдо и убежали завтракать в отдельную пристройку.