Видимо, он почувствовал мое ошеломление.
— Да, пару недель назад вы рассказали мне, что встретили на улице ребенка. Мальчика. Поначалу у вас возникло впечатление, что вы его знаете, что он потерялся, но теперь вернется домой. И что вы его мать. А потом вы вспомнили. Рассказали все Бену, и он рассказал вам про Адама. А позже в тот же день вы пересказали все мне.
Я ничего этого не помнила. Мне пришлось сказать себе: эй, он говорит не о ком-то постороннем — речь о тебе самой!
— Но с тех пор вы мне о нем не напоминали?
Он вздохнул.
— Нет.
И тут я вспомнила кое-что из дневника — фотографии, которые мне показывали на сканировании.
— Но я видела его снимки! — воскликнула я. — Когда лежала под сканером! Там был он!
— Да, — сказал доктор. — Это были снимки из вашей истории болезни.
— Но вы тогда ничего мне не сказали! Почему, объясните же?
— Кристин, вы должны понять, что я не могу начинать каждую нашу встречу с рассказа о фактах, которые известны мне, но неизвестны вам. К тому же в данном случае я решил, что это знание не пойдет вам на пользу.
— Не пойдет на пользу?
— Вот именно. Я знал, что вы страшно расстроитесь, узнав, что у вас был ребенок, но вы забыли об этом.
Мы въехали на подземную парковку. Приятный дневной свет постепенно сменился ярким электрическим, запахло бензином и бетоном Я подумала: «Интересно, о чем еще он решил не сообщать мне из соображений этики, сколько таких „бомб замедленного действия“ еще сидит в моем подсознании?»
— Скажите, у меня были…
— Нет, — перебил он. — Адам был вашим единственным ребенком.
Он употребил прошедшее время. Значит, знал и о том, что Адам мертв. Я не хотела задавать этот вопрос, но чувствовала, что должна:
— Вы знаете, что его убили?
Доктор поставил машину на место, выключил двигатель. На парковке царил полумрак, перемежающийся островками слепящего света ламп. Слышно было лишь хлопанье дверей, мерное рокотание лифта. На секунду я поверила, что не все потеряно. Что Адам все-таки жив. Эта идея пришла как озарение. Ведь существование Адама стало для меня реальным сразу, как только я прочла о нем в своем дневнике. А его смерть я «не чувствовала». Я пыталась представить его или вспомнить, что я ощутила, когда узнала о его смерти, но не могла. Было в этом что-то неверное. Горе должно было поглотить меня. Каждый день после этого должен был наполниться постоянной болью, тоской, ощущением, что часть меня умерла и я никогда не буду той, что прежде. Я не сомневалась, что моя любовь к сыну была столь сильной, что я не смогла бы остаться равнодушной к потере. Если бы он действительно был мертв, я уверена, что горе победило бы амнезию.
Я осознала, что совсем не доверяю мужу. Я не верю, что мой сын мертв. Пару секунд я смутно ощущала чуть ли не счастье, но наконец доктор Нэш заговорил:
— Да. Я знаю об этом.
Радость лопнула во мне, словно мыльный пузырь, превратившись в отчаяние. Хуже, чем отчаяние. Нечто разрушительное, отдававшееся болью во всем теле.
— Как?! — только и вымолвила я.
Доктор рассказал мне ту же историю, что и Бен. Адам пошел в армию. Взорвалась бомба. Я слушала, думая об одном: только бы не зареветь. Он закончил, мы оба молчали, подавленные, а потом он накрыл мою руку своей.
— Кристин, — сказал он нежно. — Мне так жаль.
Я не знала, что сказать. Взглянула на него. Он весь подался ко мне. Я посмотрела на его руку, лежавшую на моей, покрытую мелкими морщинками. Представила, как он придет домой. Станет играть с котенком или щенком. Вернется в нормальную жизнь.
— Муж никогда не говорит мне об Адаме, — сказала я.