– Мы десять лет за ним следили…
– Ага, так же, как и за Зеро, – мрачно усмехнулся консул.
Загорелый Гаспар, шедший сзади, проглотил нагоняй и продолжил.
– Врачи кое-как собрали его по костям, а потом смогли его ввергнуть в контролируемую кому. И все, больше сподвижек не случалось. Ни одной за десять лет. С каждым годом «В» становилось хуже, по прогнозам ему оставалось месяц или два. Максимум полгода.
– Гаспар, тот, кому остается полгода, обычно в себя не приходит! – выхрипел консул, достал желтенькую бумажку и прочел. – И о нем не доносят, что… м-м-мнэ… «пациент находился в неожиданно стабильном состоянии, жизни ничего не угрожает».
– Я к этому и веду, Марат, – на полтона тише и на пол-октавы ниже пробасил Гаспар.
Они остановились. Консул обернулся к подчиненному. Кругом не раздавалось ни звука, ожидаемый на такой высоте ветер по каким-то причинам не гулял в проходах, не создавал сквозняков.
– Слушаю.
– Никак не смогу подтвердить фактами, но мне почему-то кажется… Если вкратце, то уверен: Зеро и «В» чем-то или как-то связаны. Хотите, считайте мое чувство интуицией.
В словах мужчины с мощной шеей и короткой, жесткой стрижкой проскользнуло смущение.
Марат оценивающе осмотрел его. Чуть улыбнулся. Как всегда, лицо консула от улыбки стало только уродливее. Он медленно полез в пальто, достал зеркально-серебряную коробочку. Похлопал себя по карманам в поисках огня.
Гаспар невидимым движением с готовностью чиркнул спичкой и засмолил начальнику папиросу.
Постояли в молчании. Коридор или нечто вроде, в котором они находились, был всего лишь небольшим связующим звеном от одной обитаемой колонны к другой этого необъятного строения. Потолки уходили далеко ввысь, закругляясь под конец в форму изнанки яичной скорлупы. Некогда и сверху красовались рисунки, орнаменты и фрески. Но что-то отвалилось, что-то потрескалось до неузнаваемости, некоторые места выцвели.
– Если честно, я ожидал, что «В» очнется сразу после новостей о Зеро. Или одновременно. Назовем это интуицией, да. Готовься в ближайшие дни получать много совпадений, да необъяснимых звонков интуиции – спокойно и как-то будто сквозь потаенную боль проговорил Марат, выпуская терпкий дым прямо в лицо Гаспара. Подчиненный не курил, но от дыма не подавал никакого вида недовольства. Привык. Не шелохнулся и от прикосновений.
– Мне идейка пришла. И не одна, – продолжил консул. – Раз уж все сорвалось с катушек, нужно действовать нестандартно. А для нестандартных действий нам нужны такие же неординарные люди.
Гаспар молчал.
– И в кои-то веки нам придутся к месту бандюги, всю жизнь проведшие в борьбе с Республикой.
– Вы хотите обратиться к оставшимся джиханам?
Марат щелчком выкинул окурок в окно. Казалось невероятным, но промахнулся, попал в раму. Окурок, вытряхивая искры, упал на грязный пол.
– Не только к ним. А что касается «В»… Надеюсь, хотя бы об этом не прочухали?
– Не прочухали, – эхом отозвался Гаспар.
– Славно. С ним вопрос надо закрыть. Не спеша. Но оперативно. В этот раз – наверняка.
Марат подошел к окурку, поднял и сделал вид, что внимательно изучает его.
– Про то, о чем я говорил ранее… Вы не думаете, что Зеро не допустит подобного? – в голосе Гаспара не было тревоги, скорее присутствовала хорошая, деловая озабоченность.
– А вот мы как раз и проверим.
Со второй попытки Марат попал в окно.
Глава 3. Недопонятый слуга людей
10 год Новой Федерации
Один из островов архипелага Эйсав
За 7 дней до встречи на земле Судей
…Нет, старайся спасти самого себя. Боюсь я, чтобы сострадание не принесло вреда тебе. До дна исчерпаю я все зло, которое послала мне судьба…
Древний миф
Не хотелось признавать, но, похоже, хромота у тебя отныне навсегда. О подобном врачи, судя по всему, редко скажут прямо, а самому как-то спрашивать о недуге, который будет сопровождать тебя всю жизнь, слишком неприятно. Колено ощущалось чужим, негнущимся, будто в него засунули надутый шарик. В общем, оно отчасти так и было: исходя из обрывочных объяснений Паэльса, нечто шароподобное засунули под коленную чашечку и накрыли куском металла. Ужас, если вдуматься, но в целом на вид выглядело нормально, если не учитывать шрамы. В конце концов, ходить ты можешь и вполне спокойно, если не брать в расчет прихрамывание. От трости отказался за первые два дня физических упражнений.
Постепенно и сознание приходило в норму. Элементарные действия, будь то владение ножом, вилкой, использование туалета, умывание и прочее оживились в памяти довольно скоро. По радостным сообщениям все того же Паэльса, темпы восстановления превосходили самые смелые его расчеты и ожидания. Правда, по выражениям лиц его коллег, ты больше считывал потаенную опаску, а иногда прямой страх.
Что же до иных навыков или памяти о прошлом, то, к сожалению, голова утаивала их под покровом темной амнезии, но в данный момент тебя прошлая жизнь волновала слабо. Стоило признать: не так уж дурно пребывать в опрятной, аккуратной больнице под надзором медсестер, внимательного профессора Луки Паэльса; неплохо питаться вкусной свежей пищей, лежать на прокрахмаленных простынях. Добавлял приятностей и ласковый климат за окном. Мутные знания о мире давали тебе понять, что в предыдущем солдатском быту подобного имелось отнюдь немного. И все твои прошлые войны мало способствовали размеренному или комфортному образу жизни. И, наверное, мысли.
От аппаратов тоже освободили. Уставшие от иголок, грубые, шрамированные руки получили долгожданную свободу. Они слушались вполне сносно. И пускай левая дрожала, – все это нестрашно, легко привыкается.
Первый прием душа открыл тебе собственное тело: обвисшее, обрюзгшее, ощутимо помученное, но широкое, коренастое, когда-то весьма, видимо, тренированное, на нем виднелись остатки былого мышечного рельефа. Тело покрывали шрамы, пятна, многочисленные белые полоски и прочие отметины из прошлой жизни. Весьма ожидаемо. Наиболее из всех выделялся живот – его пересекал тугой толстый шрам, судя по всему, давнишний, уродливо-коричневый, похожий на паутинистый раскат молнии. На правой груди просматривались татуированные цифры. Ты долго вглядывался, пытаясь прочесть: «шесть, запятая шесть, два, шесть, ноль, семь, ноль, ноль, четыре, ноль» и два нечетких числа почему-то в скобках. Плюс далее цифры помельче, понятное дело, различить их уже совсем не получилось. На груди левой – жирная единица, опять запятая ноль, пять, четыре, пять, семь, один, восемь и вроде бы два ноля. Идущие после символы, опять же в скобках, поглотил шрам.
Цифры эти различались четче и заметнее, чем наколка на левом предплечье в виде перечеркнутого глаза, причудливой формы, в полукруге. Глаз этот производил странное впечатление – он смотрел на тебя не то с крайним презрением, не то с крайним спокойствием; он не был человеческим, но и не принадлежал зверю. Голова, разумеется, ровным счетом никак не отреагировала ни на числа, ни на едва различимое око. Что интересно, от желания узнать значение наколок у окружающего персонала, тебя удержало какое-то трудноуловимое предчувствие.
К слову, дальше собственной палаты не выпускали. Мир, доступный на данный момент ограничивался непосредственно палатой, – надо признать, весьма и весьма комфортабельной, – двумя медсестрами, парой медбратьев: к Лизе добавилась девушка, чьего имени ты никак не мог уловить, темнокожий парень лет двадцати и средних лет мужчина, по словам профессора – немой, – и самим профессором. Окно в палате являлось для тебя именно что окном во внешний мир: больница располагалась в густом лесу, обрамленная садом из живописных растений. Где-то на расстоянии руки от подоконника росло дерево, как ты смог вспомнить, апельсиновое. В полдень и девять вечера откуда-то негромко, но отчетливо доносился интересный звон, похожий на колокольный, но и в то же время, чем-то отличающийся. Чем – понять не смог.