Следующий не менее потрясший меня диалог состоялся с импозантным седым мужчиной с одиннадцатого этажа. Он заставил меня повторить приветствие и констатировал, что я картавлю. Так и есть. Я умею произносить звук «р» десятком различных способов, но мне ни разу не удалось сказать её так, чтобы он звучал как положено. Прежде это никого, кроме школьного логопеда, не смущало, так что я даже немного растерялась.
– Еврейка? – с тонкой улыбкой спросил мужчина.
– Не думаю, – честно сказала я. – А что такое?
– Ну, не француженка ведь, – улыбка моего собеседника стала ещё тоньше.
– Pourquoi êtes-vous sûre que je ne suis pas une Française?
– А что, правда?!
– Не-а. Не еврейка и не француженка.
Мужчина не на шутку задумался.
– Кто же ещё у нас картавит?
«Картавые люди,» – чуть не подсказала ему я. Но он бы мне не поверил.
– Некоторые народности Крайнего Севера. И некоторые цыгане.
Интересно, что хуже в этом подъезде: считаться еврейкой или цыганкой? Жилец ушёл, не дав мне и намёка на разгадку. По крайней мере, в тот раз.
До консьержечной у меня было много разных работ, и нигде не вставал вопрос национальности. Её не скрывали, её не афишировали – её просто не обсуждали. Но в этом новом для меня мире твоя этничность оказалась всеобщим делом. От неё зависит место в иерархии, каста внутри касты. Верхнее, небожительское место занимают, конечно, жильцы. Но только те, что проживают в своей квартире и притом являются славянами или московскими татарами. Все остальные жильцы – на ступеньку ниже, вокруг них можно на цыпочках не бегать. Наоборот, они будут с консьержами очень вежливы – чтобы нам в голову не пришло наговорить на них старшей по подъезду или, того хуже, председателю ТСЖ. Сразу ступеньки на три ниже мы, дежурные. Но не все, а только украинки, молдаванки и я, как «белый человек». Узбечки и таджички, особенно «с проживанием», ниже нас. Жильцы их шпыняют, выговаривают за малейшую провинность, ревниво следят за каждым их движением. Редко у кого из «чёрных» консьержек в нашем дворе больше двух выходных за месяц. Редко кто из них садится у окошка позже восьми утра. Поэтому с ними часов до двенадцати невозможно говорить: они глохнут.
Следом идут дворники. В нашем дворе они все – узбеки из Таджикистана, и верховодит ими бригадир Алим, худой, высокий и молчаливый. Все подчинённые считают его злым. Он никогда не даст сделать работу спустя рукава, и, что особенно не нравится другим дворникам, отгоняет мужчин и парней от приехавших без мужа соплеменниц. Сам он сначала приехал с женой, невысокой пугливой узбечкой по имени Айгуль, но уже год как променял её на такую же невысокую, но гораздо более бойкую украинку Настю. Жена уехала домой, к младшим детям, и Алим высылает им деньги. Потому хватается за любую подработку.
В самом низу оказались уборщицы: узбечки и киргизки. Им нельзя показываться на глаза «белым людям» без крайней необходимости, поэтому они моют подъезды в шесть часов утра. Каждая до смертельной дрожи боится потерять своё место. Потому что тогда придётся искать другое и переезжать. Трудно найти второго Алима, так что переезд может означать изнасилование, отъём денег под предлогом штрафов, что угодно ещё. Уборщицы снимают комнату, одну на четверых. Время от времени то одна, то другая исчезает, и мне приходится запоминать новую. Впрочем, это нетрудно. У каждой второй имя сокращается до «Гули». Часто жильцы любую уборщицу, не разбирая, так и зовут – Гуля. По умолчанию.
(Шубы и дублёнки со скидкой. Рекламирует блондинка с ослепительной улыбкой)
***
Первая, с кем я познакомилась на новом месте, была, конечно, старшая по подъезду. Она опрашивала меня в лучших традициях собеседований двухтысячных – мол, докажите мне, что вы очень-очень хотите работать именно в нашей корпорации. Чтобы приступить, никакой трудовой книжки не понадобилось, достаточно было паспорта.
Наша старшая – личность довольно примечательная. На вид ей около шестидесяти лет. Не очень высокая, крепкая, с выкрашенными в рыжий цвет волосами и карими глазами. Зовут её Агния Петровна – в честь Барто. В пятидесятых и шестидесятых Барто была известна не только своими детскими стихами, но и проектом, как сказали бы теперь, по воссоединению расколотых войной семей. Возможно, это как-то связанно с тем, что простую русскую девочку назвали именно Агнией.
Работала Агния Петровна раньше прорабом на стройке, нрав имеет крутой, но из человеколюбия смягчает его проявления. Волосы собирает в хвостик, одевается практично: в меру кокетливые капри и майки летом, джинсы и свитера зимой.
Первые дни работы были практически обучением. Я должна была выучить наизусть общедомовую инструкцию для консьержей, распечатанную на листе формата А4 и повешенную на стене слева от окошка в подъезд. (Пункт номер четыре – не вступать в споры и пререкания с жильцами подъезда, кроме случаев, когда этого требует охрана покоя и безопасности других жильцов подъезда). Эту инструкцию я как-то сорвала в порыве злости. Через некоторое время повесили другую.
Кроме того, было очень много устных, строгих-престрогих инструкций на все случаи штатных и нештатных ситуаций. Пересказывать их скучно, так что я буду упоминать их, когда придётся к слову.
Наконец, надо было запоминать жильцов подъезда, квартиры, в которых они живут, и то, сколько раз за день они входили и выходили. Всего квартир в подъезде восемьдесят четыре, а жильцов – что-то около двухсот. У некоторых есть собаки (одна дворняга, одна чау-чау, один бульмастиф, один бульдог, один самец таксы и два йоркширских терьера).
В первый же день работы я познакомилась также со сменщиком, пенсионером из этого же подъезда. Работал он не столько ради денег, сколько за идею: чтобы был порядок. Примечательного роста, широкоплечий, в консьержке он передвигался неловко. Мне очень скоро намекнули, что раньше сменщик работал в КГБ. Насколько это правда, не знаю.
И старшая, и сменщик – очень религиозные люди. Поэтому на стенах висят православные календари, открытки с наставлениями и текстами молитв, а на инструкции то и дело появлялась надпись – не имею ни малейшего понятия, кто из них там оставлял – «Уйми гордыню». Сначала надпись выполнялась в карандаше, но другая сторона стирала её ластиком, и однажды призыв появился в чернилах. Провисел так некоторое время, а потом кусок поля с надписью аккуратно отрезали. Императив повторялся снова и снова, и снова и снова поля с ним обрезались, пока от инструкции не осталась, собственно, только одна инструкция и писать стало негде.
Кроме всего вышеупомянутого, на стене висит график дежурств и телефоны различных служб, включая прямой – участкового.
(Курсы английского языка для детей. Элитные! Чёрно-белая не очень качественная печать)
***
Моей первой Гулей была Гульбахор. Маленькая, худенькая, с огромными чёрными глазами. Мы здоровались, но никогда не разговаривали, пока однажды, холодным октябрьским утром, моё внимание не привлёк алый шарф на голове Гульбахор.
– Какой у вас красивый платок! – воскликнула я.
Часы показывали шесть сорок пять, и я только приехала на работу. Тогда я ещё начинала в восемь, и мне приходилась ехать на электричке в шесть двадцать две, потому что в более поздние было не вбиться. Оставшееся до начала рабочего дня время я просто спала в тёмной консьержечной.
– Холодно, а шапки нет, – сказала маленькая узбечка. И, посмотрев на меня задумчиво, сказала:
– Меня зовут Гуля.