– А крапива, значит, не пускает?
– Не пускает, у нее инструкция не пускать.
– А отворотный камень как же? Мимо него никто не может пройти.
– Я могу, – Джон наклонился к уху Василисы и что-то прошептал ей.
– Хитрый ты! Сразу видно, что дикарь, – сказала Василиса, – да уж ладно, никому не скажу. Ваньке разве только. С какого края ты его перепрыгиваешь.
– Женатым да замужним там нельзя купаться, – с убеждением сказал Джон. – Там не только камень, и вода отворотная.
Василиса задумалась и перестала жевать яблоко.
– А что это у тебя пенка розовая? – спросил Джон, забирая из руки Василисы ложку и пробуя варево.
– Бруснику добавила, – ответила Василиса, продолжая о чем-то думать.
Потом тряхнула головой:
– Перестань по котлам лазить! И что это ты в гости с пустыми руками пришел!
– Да нет, не с пустыми, – Джон полез в карман, – смотри, какой гребешок, – русалки подарили. В старину царевна утонула, от нее остался.
– Тоже, наверное, отворотный? – усмехнулась Василиса.
– Точно, русалки так и сказали. Заболит что-нибудь, или горькие мысли найдут, поскоблишь больное место, или причешешься, все и пройдет. Только злоупотреблять нельзя. Особенно с расчесыванием.
– Так уж и быть, заслужил. Снимай пробу! – сказала Василиса, пряча гребешок в карман.
Джон полез ложкой в котел и на минуту пропал в облаке душистого пара.
– Василиса снова задумалась, потом оглянулась на дом. Дернула Джона за штаны.
Джон плюхнулся обратно на скамейку.
– Ух. Объеденье!
– Если еще хочешь, то… – Василиса нагнула его голову и в свою очередь что-то зашептала в черное ухо.
– Три литра, – сказал Джон, освобождаясь от цепкой руки Василисы.
– Литра хватит!
– Два литра варенья и яблоко! – Джон сорвал с ветки над Василисой яблоко и вскочил:
– Я мигом!
– Рубашку-то оставь, – сказала Василиса, – что туда-сюда таскать?
– Верно, – Джон положил рубашку на скамью и быстрым шагом скрылся за кустами смородины.
– Дзинь, – звякнул колокольчик у калитки.
На крыльцо вышел Иван. Василиса оглянулась на него и переложила рубашку Джона на другой конец скамейки.
Иван подошел, сел рядом.
– Раскраснелся-то как, – сказала Василиса, доставая расшитый платок и вытирая лицо Ивана.
– И глаза-то совсем осоловелые. Тяжко?
– Тяжко, – вздохнул Иван, – осоловеешь тут. На Бате лица нет. Даже Прохор молчит. А Марья Моревна ничего, держится.
– Мы, бабы, такие – стойкие, – сказала Василиса, – хочешь попробовать?
Иван с минуту молчал, потом встал:
– После попробую. Пойду, разомнусь.
Иван пошевелил плечами и ушел в сторону сарая.
Василиса сунула ложку в котел, попробовала варенье, и пару раз стукнула ложкой по краю, убавляя температуру. На каждый удар котел отвечал: "Понял, не дурак".
Со стороны сарая раздались удары и треск раскалываемых поленьев. Оттуда, как большие мыши, прыснули по дорожкам огородники и ВУмники. Один из них бежал вприпрыжку, почесывая на ходу то место корпуса, которое было обращено в этот момент назад.
Василиса вздохнула и с тоской в серых глазах снова оглянулась на окна дома.
Так прошел час.
Но когда от сарая перестал доноситься треск, и вместо него размеренные "вжик", "вжик" дали понять, что Иван обретает постепенно душевное равновесие, колокольчик у калитки снова звонко сообщил о том, что миг, про который сказал Джон, уходя, наконец-то закончился.
В этот раз в курчавых волосах Джона застряли куски водорослей, а с уха свисала желтая кубышка.
Джон запыхался. К тому же на его локте красовалась свежая ссадина.
– Где ободрался-то? – спросила Василиса.
– По дороге на дуб лазил, котенка снимал. Забрался, глупый, от собак, а слезть боится. А тут цепь еще без присмотра – качается, вызванивает, то ли "Свадебный марш", то ли "Марсельезу". Он сидит, мяучит, совсем разжалобил.
– Про цепь надо в ПрофСказ сообщить. Недогляд у них. Что за "Марсельеза"! Где это видано, чтобы русские цепи на иностранный манер звенели? Недогляд! – сказала Василиса.
– Сообщи, сообщи, только давай сначала уговор исполни. Только у меня банок нет, на твои рассчитываю.
– С холостой жизнью пора заканчивать, – ответила Василиса, – банок у него нет. Известное дело, откуда у русалок банки. Цветочки все, забавы.
– Да ладно, уж. Марья Моревна прохода не дает, так и ты еще туда же!
– Ну, ладно, так ладно. Принес?
– Принес, – ответил Джон и вытащил из кармана небольшой плоский пузырек.
Василиса вытащила пробку, понюхала:
– Тиной воняет!
– А как же, с самой глубины взяли. Там, где царевна утопшая.
– Не пугай, – ответила Василиса, – и без того тошно.
Она спрятала пузырек в карман, где уже лежал гребень, и участливо посмотрела на локоть Джона.
– Сходи к щуке, омой из бадьи живой водицей.
– Сейчас схожу. Спасибо. А Иван где? Хочу его на рыбалку позвать. Сомы русалкам житья не дают. И водяного задирают.
– С ума сошел! И не вздумай Ивана на отворотное озеро водить! Попробуй только заикнуться, узнаешь у меня, что такое гость незваный! – Василиса замахнулась на Джона ложкой.
– Не буду, не буду, – успокоил ее Джон, потом добавил, прислушиваясь, – вроде как Иван косу правит? Что это он, сам взялся? ВУмники испортились?
– Отдыхает он, умаялся.
– Чем умаялся-то? У него же выходной сегодня.
– Гости у нас, – грустно произнесла Василиса, и снова со вздохом посмотрела на дом.
– Тогда потом к нему зайду. Сначала локоть залечу. Щуку не побеспокою, не рассердится она?
– Ей не до тебя. Иди, только на пол не плещи.
Джон поднялся и направился к крыльцу. На полдороге обернулся:
– А ты не знаешь, почему цепь на дубе без присмотра? Куда кот подевался?
– Да там он сидит, – Василиса кивнула на окна горницы, – в гости к щуке пришел – с другом, с утра сказки сказывает. И ни одной новой!
– Джон почесал затылок:
– Ладно, я тихонько проскочу. И сразу назад.
– Никаких назад, – прикрикнула Василиса. – Спроси у него, не хочет ли свежего молочка? И мне блюдце принеси. Я ему налью парного.
При этих словах Василиса бережно погладила карман.
Джон покивал, мол, понял и принял к исполнению, и продолжил путь к крыльцу. Но на крыльце он столкнулся с Марьей Моревной.
– Милости просим, милости просим, – заулыбалась она Джону, отходя к перилам, чтобы тому было проще войти.
А потом вонзила руки в бока и закричала Василисе:
– Хватит на дворе прохлаждаться! Иди к гостям! Негоже одних родителей оставлять. Отец еле отдувается.
Василиса скорчила губки жалостливо, еще пару раз стукнула по котлу, отдала ложку ВУмнику и нога за ногу поплелась в дом. Марья Моревна строго смотрела на дочь, но с каждым шагом Василисы взгляд ее все смягчался и смягчался:
– Выручай, доченька, мы языкам не обучены.
Когда Марья Моревна сказала про Батю, что он один отдувается, она нисколько не покривила душой. Батя сидел в горнице, как обычно на своем стуле с высокой резной спинкой, и, отдуваясь, пил чай из стакана в резном серебряном подстаканнике.
Рядом с ним только что присел Джон с мокрым локтем, но уже без ссадины. Джон с любопытством оглядывал общество, про которое древние писатели сказали бы, что оно было разношерстным.
Древние писатели даже представить себе не могли, насколько точен был их язык. И насколько разношерстным может быть общество.
Итак, Джон, покачивая головой, узрел следующее:
Посередине горницы на табурете стояла большая стеклянная гусятница, в которой неторопливо пошевеливала плавниками, щука. На лавке на подушке лежал черный с рыжими пятнами кот с золотой цепочкой на шее. Кот жмурился, иногда открывал пасть, но звука при этом никакого не издавал. Под лавкой сидел другой кот – серый в темную полоску. Этот был в одном сапоге. Второй сапог он тряс перед собой и время от времени из сапога выпадали монетки и старинные ассигнации. Серый кот иногда отрывался от своего дела и вопросительно поглядывал то на щуку, то на черного кота. Перед каждым котом стояли плошки с молоком и сметаной.
Старичок Прохор сидел на пуфике возле гусятницы со щукой. Он что-то напряженно высматривал в воде, шевелил губами и загибал пальцы.